Новости

   Источники

   Исследования

   О проекте

   Ссылки

   @ Почта

   Контев А.В., Бородаев В.Б.
Верхнее Обь-Иртышье на ойратской карте Джунгарии первой трети XVIII века

   Бородаев В.Б.
Российские военные экспедиции к истокам Иртыша в 1715-1720 гг. и создание карты Верхнего Прииртышья.

   Соколовский И.Р.
Административно-территориальное деление Верхнего Прииртышья в XVII - начале XXI века: опыт исторического картографирования

   Борисенко А.Ю., Худяков Ю.С.
Поиски древностей в Прииртышье в погоне за "песошным золотом" российскими и европейскими военными и учеными в первой половине XVIII в.

   Резун Д.Я.
Поход Бухгольца и Северная война

   Каримов М.К., Смагулова М.С.
Возведение крепостных сооружений как проявление градостроительного опыта России на востоке Казахстана

   Ананьев Д.А.
К вопросу о компетенции комендантов пограничных крепостей Южной Сибири в первой половине XVIII в.

   Дмитриев А.В.
К вопросу о причинах и обстоятельствах переброски на российские границы в Западной Сибири армейских частей в середине XVIII в. (1744-1745 гг.)

   Овчинников В.А.
Особенности истории монастырей Русской Православной Церкви в Верхнем Прииртышье в XVII-XX вв.

   Скобелев С.Г.
Гибель джунгарского этноса в 1755-1760 годах: численность населения и размеры потерь

   Ведерников В.В.
Рудники Верхнего Прииртышья в системе горнозаводского производства Колывано-Воскресенских заводов (вторая половина XVIII - первая половина XIX вв.)

   Абдрахманов Б.Н.
Казахско-русские взаимоотношения в XVIII-XIX веках в Верхнем Прииртышье

   Матханова Н.П.
Казахи в мемуарах миссионеров Русской православной церкви XIX в.

   Зуев А.С.
Социальное и этническое происхождение казаков Сибирского линейного казачьего войска (по данным формулярных списков 1813 г.)

   Туманик Е.Н.
Участники Общества военных друзей в политической ссылке в Верхнем Прииртышье

   Мамсик Т.С.
Бухтарминские пчеловоды (По материалам Окладной книги Бухтарминской заводской волости 1857 г.)

   Шиловский М.В.
Аграрное освоение Верхнего Прииртышья в XIX - начале ХХ вв.

   Атантаева Б.Ж.
Регламентация российско-китайской торговли по межгосударственным договорам второй половины XIX в.

   Раздыков С.З.
Формирование торгового капитала у казахов степной зоны Западной Сибири в XIX веке

   Дорофеев М.В.
Особенности поземельных отношений в процессе заселения Горного Алтая во второй половине XIX века

   Мусабалина Г.Т.
Городское общественное самоуправление в Восточном Казахстане во второй половине XIX века: исторический аспект

   Дегальцева Е.А.
Войны и их восприятие в Сибири (вторая половина XIX - начало XX в.)

   Селиверстов С.В.
Н.М. Ядринцев: особенности "западнической" тенденции в областничестве (середина 1860-х - начало 1890-х гг.)

   Нурбаев К.Ж.
Тюркские кочевые народы в истории Евразии в свете теории евразийства

   Белянин Д.Н.
"Непричисленные" переселенцы на Алтае во второй половине XIX - начале XX вв.: источники формирования и возможности устройства

   Сорока Н.Н.
Процесс формирования индивидуального пользования сенокосными угодьями в казахском ауле Степного края во второй половине XIX - начале XX вв. (По материалам экспедиционных исследований 1896-1903 гг.)

   Глазунов Д.А.
Подготовка судебной реформы 1898 г. в Степном генерал-губернаторстве

   Кириллов А.К.
Казахи в восприятии русских чиновников податного надзора в начале XX века

   Андреева Т.И.
Первый опыт железнодорожного строительства в Верхнем Прииртышье в контексте транспортного освоения Азиатской России

   Меркулов С.А.
Изучение Монгольского Алтая в истоках рек Иртыш и Кобдо профессором Томского университета В.В. Сапожниковым (по материалам экспедиций 1905-1906, 1908-1909 гг.)

   Касымова Г.Т.
К 105-летию Семипалатинского подотдела Западно-Сибирского отдела Русского Географического общества

   Канн С.К.
Ветеринарное значение Транссибирской железнодорожной магистрали в конце XIX - начале XX в.

   Котович Л.В.
"Природа не только существует, но и меняется": к характеристике экологического сознания (по материалам сибирских сельскохозяйственных журналов начала XX века)

   Кадысова Р.Ж., Мамытова С.Н.
Особенности формирования казахской национальной буржуазии в начале XX века

   Съемщиков Е.А.
Верхнее Прииртышье: административный ресурс Змеиногорского и Усть-Каменогорского уездов 1898-1917 гг.

   Андреев В.П.
Рудный Алтай в процессах модернизации (1900-1930-е гг.)

   Штырбул А.А.
К истории гражданской войны в Горном Алтае и Верхнем Прииртышье: "Сатунинщина" и ее ликвидация (1918-1920 гг.)

   Абдрахманова Г.С.
Применение насилия сибирскими правительствами против мирного населения в годы Гражданской войны

   Сушко А.В.
Деятельность казахской элиты по преодолению межродовых противоречий в процессе строительства Киргизской Автономной Советской Социалистической Республики

   Безверхний А.С.
Кампания по изъятию церковных ценностей из православных храмов в Семипалатинской губернии

   Ескендиров М.Г., Христолюбов А.В.
Семипалатинский государственный педагогический институт в 1930-е -1940-е гг.

   Мамаева Г.Е.
Выселение чеченцев в Семипалатинскую область

   Самаев А.К.
Казахская ирредента и диаспора в КНР и возможность получения ими информации на казахском языке

   Перечень сокращений


Социально-экономические и этнокультурные процессы в Верхнем Прииртышье в XVII-XX веках: Сборник материалов международной научной конференции. Новосибирск: Параллель, 2011. С. 132-138.

Дегальцева Екатерина Александровна, д-р ист. наук
Бийский государственный педагогический университет (Российская Федерация)

Войны и их восприятие в Сибири
(вторая половина XIX – начало XX в.)

При изучении ряда некоторых исторических процессов и явлений мы неизбежно сталкиваемся с эмоционально окрашенными категориями, такими, например, как отношение людей к тем или иным событиям, их восприятие.

Войны особенно становились предметом эмоциональной реакции, и проявилось это тогда, когда им стали придавать определенный смысл, и когда возросла информативность общества, появились СМИ.

Судя по исследованиям последних лет эмоции становятся не только психологической или социологической категорией, но и исторической. Нередко негативные эмоции имели разрушительные последствия для всех сфер общественной жизни.

Тема отношения к войне стала весьма актуальна. Если сравнительно недавно исследователи предпочитали изучать преимущественно государственную власть и её механизмы, уделяя внимание лишь правовым аспектам рассматриваемой темы, то сегодня всё более внимания уделяется проблемам легитимации власти, анализу механизмов формирования общественного мнения, в котором войны занимали ведущее место.[1]

В истории России было немало трагических и переломных периодов, когда народ мобилизовал все свои силы для сохранения государства. В такие моменты и шло формирование национального характера. В ментальности сибиряков преломилась вся совокупность его поведенческих особенностей. В данном случае речь идет о территориальной идентичности, связанной с ареалом обитания человека, который определяет его стиль жизни, представление о мире, символические образы. Такую идентичность нельзя отождествлять с административными единицами: областью, краем, городом, или их национальным составом. Территориальная идентичность, в первую очередь, связана с географией, образом территории – например, Сибирь, благодаря присущим только ей природным богатствам, климату, типу хозяйства, формирует специфический тип населения. Важную роль в ментальных характеристиках занимает образ власти и восприятие деятельности с ней связанной. Отношение к многочисленным войнам, которые вела Россия в XIX – начале XX в., служит своеобразным барометром легитимности власти.

Уникальная особенность региона наложила отпечаток на социально-психологический облик живущих здесь людей. Изучая идентичность сибиряков (и в данном случае их военно-патриотическую составляющую ментальности), трудно определить, что составляет “истину” как вечный, универсальный, неприкасаемый и даже недостижимый концепт, а что может считаться лишь “мифом”. Но даже при этом миф выступает как форма самосознания, которая позволяет сохранить коллективную память о войне.

Ликвидация стрелецкого бунта, введение в начале XVIII в. рекрутских наборов дала Сибири несколько тысяч невольных переселенцев. Они строили крепости, остроги, предпринимали попытки объединения для похода на Москву. Как писал С. Максимов в своей книге «Сибирь и каторга»: «Сибирь стрельцов не смирила».[2] Особый контингент способствовал формированию особого сибирского патриотизма, проявившемуся ещё в начале XVIII в. и выразившемуся в презрительном отношении к пленным шведам, попавшим в край во время Северной войны. Ни одна женщина не хотела идти замуж за «поганого обливанца», все смотрели на них, как на дикарей.[3] Правительство, желавшее поселить шведов в Сибири, разъясняло через Синод, что брак со шведами безгрешен и швед не может «опоганить православной женщины».[4]  На это указывает и К. Голодников, писавший, что шведы, проживавшие в Тобольске, «желали вступить в супружество с местными женщинами, но последние упорно уклонялись».[5] Положение пленников было незавидным. Те из них, кто в 1714 г. оказались в Томске, жаловались, что местные жители выгоняли их из квартир, выбрасывали на улицу все вещи, осыпали бранью. Обращение к начальству не давало шведам никакой защиты, даже и от них те получали «брань и пощечины».[6]

Из-за отдаленности и недостатка информации в Сибири реакция на деятельность властей и общероссийские события была чрезвычайно слабой. Так, Крымская война отразилась здесь только увеличением рекрутского набора и денежных сборов. Немногие догадывались даже по скупым сообщениям, что наши военные маневры вовсе не означают победы. В целом о войне ходили самые разные толки, но преимущественно они сходились на том, что «европейские державы из зависти напали на русского царя, но где-то там, на самом «краешке» нашего государства». Теперешним руководителям не доверяли: «Вот бы нам теперь Суворова командиром, задал бы он неприятелям перцу».  Однако народ всё же верил, что французы не посмеют одолеть Россию после 1812 года, и вздыхал: «Сколько православных погибнет в этой войне – страсть!».[7] Население, не владея какой-либо информацией, само дорисовывало картинку, в соответствии со своим нераспаханным культурно-коммуникационным полем.

Главными информаторами в Сибири являлись политические ссыльные. Они вызывали уважение местных жителей своей образованностью, равнодушием к спиртному и трудолюбием. От них и узнавали о событиях, происходивших в стране и в мире. Интересный случай из жизни сибирских кузнецов описан А. Бахаревым.  Под влиянием политического ссыльного, работавшего вместе с местными в томской кузнице, оживленный интерес вызвала англо-бурская война. Сибиряки горой встали на сторону буров, извергая массу негодований по адресу Англии. На вечеринках и местных праздниках разговор всегда переходил на темы войны. Её причины видели в следующем: «война идет, потому там лето тепере»; «не кончится эта война, покуль не прогонят англичанку»; «главная причина – немец, потому он с англичанкой в дружбу вошел».[8] Все бурские военачальники были известны кузнецам, а когда было получено сообщение о пленении Кронье, то они долго не хотели верить, а потом искренне горевали и объяснили этот факт изменой: «Англичанка богатая, всякого подкупит, нашёлся среди буров изменник и предал славного полководца».[9]

Многие кузнецы были участниками военных кампаний на Кавказе и с гордостью называли себя «капказскими». Они говорили: «Погоди, постой! Дойдет время и нас, капказских, призовут. Мы по-своему линию поведем, стеной пойдем!... Мы Карс брали… Ежели бы нас, капказских, двинули на англичанку… стеной пошли бы! Раздавили бы: мокро бы сделали. Тогда покорилась бы она».[10] И старые и молодые искренне радовались, если с почтой приходило известие о победах буров, победам же англичан сибиряки не верили, потому что «англичанка врет». Иногда жаркие обсуждения международной политики доходили до споров и даже драк. Однажды повод подал один из кузнецов, когда стал хвалить образованность англичан и их качественные товары.

Однако в целом, относительно второй половины XIX в. можно говорить о слабой реакции местного населения на события, происходившие в стране и в мире. Но уже в начале ХХ в. военно-патриотическая реклама заполнила активно распространявшиеся СМИ. Городские газеты появились в Сибири только с 1880-х гг., а массовое распространение они стали получать лишь с начала ХХ в. Широкую популярность получила подписка на различные газеты и журналы. Всего же в 1900 – 1916 гг. в городах Западной Сибири в разное время издавалось 475 газет и журналов, большинство из которых имели общественно-политическую направленность.[11] Поэтому уже в начале ХХ в. и особенно со времени первой русской революции информированность и, соответственно, реакция на происходившие события возрастают.

Русско-японская война вызвала вал лубочной литературы. Первые карикатуры появились уже через 5 дней после начала войны. Одна из них называлась «Японский император и его лукавые доброжелатели». Они имели хождение и в Сибири. Японский император Микадо был изображён сидящим верхом на лошади, которую американец и англичанин толкали в море с края скал. Карикатура сопровождалось стихами:

Он верит им, своим друзьям,

Не зная взгляды их и нравы

И скоро убедится сам,

Что все советы их лукавы –

Его предаст друзей рука

И пропасть грозная близка!

Как и последующие вслед за ней («Японец лезет на Ялу», «Япония и Китай», «Япония и Корея»), эти карикатуры были очень быстро распроданы и задали тон начавшейся пропаганде в духе высокомерного отношения к японцам («лживый и коварный азиатский народ», «узкоголовые, узколобые», «затесались в Порт-Артур наглые японцы», карикатура «как русский матрос отрубил японцу нос» и др.) и злорадного отношения к американцам и англичанам.[12] В стихах воспевались российские «плеть» и «кулак». На многих карикатурах изображался громадных размеров русский мужик, чаще в красной рубахе, с окладистой бородой, в высоких сапогах  и большой шапке, который либо перепрыгивает из Маньчжурии в Японию через море, на котором виднеется масса взорванных и гибнущих вражеских кораблей, либо сидит над линией железной дороги, истребляя из пушки японцев, англичан и американцев. Большой популярностью в народе в начале войны пользовались и боевые песенки моряков:

Но кулак вдруг канонира

Залепил японцу в рыло:

Зубы вышиб изо рта![13]  

Некоторые журналисты считали, что подобный характер пропагандистской литературы был вызван отсутствием свободы печати и контролем правительства. В народе искусственно поддерживалось мнение, что у японцев есть если не поддержка, то сочувствие всех государств.[14]  Распространявшаяся по всей империи популярная литература о войне спровоцировала повышение грамотности не только городского, но и сельского населения. Брошюры, в которых вместе с картинками, доступным языком описывалось о потоплении японских судов, бегстве врага, как дерутся японцы и др. стоили всего по 5-10 коп. Большая часть текстов состояла из перепечаток с «Русского листка», «Московских ведомостей» и других одиозных изданий. Печатная продукция данного рода, издаваемая в десятках тысяч экземпляров, пользовалась большим спросом, несмотря на то, что значительная её часть была низкопробного содержания. В ходу были т.н. «сказки», далёкие от действительности. Так, одна из них, написанная в стихах Юрием Гунаропуло, называлась «Мартышка и Медведь». «Мартышками» изображались японцы, а «Медведем» - Россия. Разумеется, первые были смешны, второй – всесилен. В сказке встречаются и коварные «бульдоги» - англичане, которые подбили «мартышек» нарушить покой «Медведя». В итоге по замыслу автора от «мартышек» остались одни воспоминания:

Миша взял не хворостину,

А хорошую дубину,

Стал на дыбы, зарычал, -

Шар земной весь задрожал.[15]

Большая часть подобных произведений написана на темы тех официальных донесений, где вскользь упоминается об удаче или проявлении мужества русских солдат. При этом заслуги подавались в преувеличенном виде и проникали в народное сознание как пафосные предвестники близкой победы.

Во Владивостоке в начале русско-японской войны наблюдалось массовое бегство японцев из города. На местных же жителей сообщение о нападении подействовало «подавляюще», как писали очевидцы. Когда исход войны стал очевиден, людей охватила обида и паника, в обществе ходили слухи о возможной блокаде. Плачущий солдат причитал: «Жалко Артур потому, что много наши за него своих жизней положили, а японцы всё же осилили нас и взяли его».[16] 

К концу этой войны усиливается неприязненное отношение общества к руководителям военных кампаний, выразившееся в народном творчестве.[17] Так, например, стихи простых иркутян о русско-японской войне свидетельствуют о дискредитации  и бессилии власти:

 

Куропаткину обидно,

Что не страшен он врагам.

В поле бес нас водит, видно

Да кружит по сторонам.

Грустно, вяло и несмело

Рать солдат пустилась в путь.

Ноги босы, грязно тело

И едва прикрыта грудь…[18]

Негативное отношение к войне, вызванное неудачами на фронте, провоцировало резкую критику власти. Наиболее остро она зазвучала в Томске в годы первой русской революции.  В 1905 г. резко увеличилось в крае количество дел по ст.252 Уложения о наказаниях (высказывания против государственного строя), ст. 246 (произнесение бранных слов против императора) и др. Местные жители привлекались за оскорбление бога, царя, царицы Марии Федоровны и царской семьи, непочитание царской фамилии, распространение прокламаций противоправного содержания. В сентябре 1905 г. крестьяне с. Соусканиха Бийского уезда обвинялись по факту выстрелов в портрет царя.[19] Только осенью 1905 г. Омским окружным судом было рассмотрено более сотни подобных дел.[20] Негативную оценку несли в себе и высказывания о Русско-японской войне. Среди обвиняемых большую часть составляли крестьяне и мещане, многие из них являлись бывшими ссыльными. Городскими властями сибирских городов в октябре 1905 г. делались заявления о «беспокойном настроении народа».[21]

Первая мировая война, как и русско-японская, не имела большой популярности среди местного населения и стала для него неожиданным и малообъяснимым явлением. По мнению Ю.П. Горелова, начало этого военного конфликта вызвало сплочение сибирского общества «на основе идеалов имперского сознания и государственного традиционализма».[22] Однако, по нашему мнению, если в самом начале война ещё вызвала волну патриотизма, то на следующих ее этапах к негативным оценкам ведения военной кампании присоединилась критика действий императора и в целом государственного строя. В январе 1915 г. крестьяне дер. Крыловской Петропавловского уезда, беседуя о войне, резко разошлись в своих взглядах. Один из них, Филипп Мурлыкин, заявлял, что «наш батюшка царь день и ночь старается и не имеет покой из-за этой проклятой войны». Другой, Яков Будник, возражал: «старается он, собака, сукин сын, сидя в зале, пивши рому».[23] Сибирский писатель Вячеслав Шишков вспоминал об этом времени: «Патриотического подъема, о котором всюду писалось, не было, - были слезы, проклятия, буйства, погром винных лавок».[24]

Уже осенью 1914 г. крестьян Сибири мало интересовал вопрос «Чья возьмет?», а главным был «Скоро ли кончится война?».[25] Война обострила появлявшиеся и ранее антимонархические и антирелигиозные настроения. Немаловажную роль в их распространении среди крестьянства играл географический фактор: удаленность села относительно городов и железной дороги, а также наличие в нём политических ссыльных. Большое влияние на формирование негативного отношения к войне, а в целом и связанного с ним образа власти оказывали в этот период успехи и неудачи русской армии на фронте. «Рассказы прибывающих на лечение солдат-отпускников резко контрастировали с официальными сообщениями, а письма солдат с фронта можно считать своеобразными антивоенными и антиправительственными прокламациями».[26]       

В целом специалистами делаются выводы о политической однородности сибирского крестьянства.[27]. Однако не согласимся с тем, что в реальном поведении крестьян доминировали исторические традиции, связанные с «веками вырабатывавшимися отношениями к государству – недоверием ко всему государственному».[28] Всего же в 1915 г. по Западной Сибири было рассмотрено 82 политических дела.[29]

Правительство, пытаясь исправить ситуацию, развернуло широкомасштабную патриотическую кампанию. Уже с осени 1914 г. стал издаваться еженедельный литературно-художественный сатирический журнал «Лукоморье», редактором-издателем которого являлся М.А. Суворин. Это крупноформатное, красочное издание включало в себя очерки, рассказы, стихи, акварели, репродукции, комиксы и карикатуры, посвященные событиям войны. Так, например, в № 1 за 1916 г. появилась карикатура, где Германия, изображенная в виде злобной тётки, душит маленького худого мальчика, на лбу у которого было написано «МИР». Однако главным героем комиксов и карикатур в ней выступал император Вильгельм II.[30] С 1916 г. в журнале стали печататься фоторепортажи с изображением пожаров, разрушенных деревень, храмов, выгрузки транспорта, высадки десанта, груд гильз и снарядов.

С 1915 г. стал выходить и другой иллюстрированный журнал «Война: хроника и отклики», издаваемый как приложение «Исторического вестника». В 1915-1916 гг. вышло огромное количество популярной литературы на тему войны: «Немецкое шпионство» А.С. Резанова, «Военные рассказы» М. Кузмина, «Народ на войне. Впечатления и очерки» А. Ксюнина, «Четырнадцатый год» С. Городецкого, «Во время войны» Б. Лазаревского, сборник стихов Г. Иванова «Памятник славы» и другие.

Несмотря на усилия правительства роста патриотизма на окраинах империи не наблюдалось. Напротив, реакцией сибиряков на эту войну стало стремление уклониться от службы в армии. Непопулярность войны и недовольство действиями властей сказались и на вполне лояльном отношении населения к наводнившим Сибирь военнопленным. Уже через пару месяцев после начала войны в малые города поступили первые партии военнопленных.

Пассивный протест по поводу идущей войны, который характеризует и отношение к деятельности властей, нашел отражение в маскировке (эзоповом языке) и театрализации. Некоторые сибирские газеты приучали читателей читать между строк. Однако намек правильно понимали не только они, но и сами представители власти.[31] Политический фольклор в России, связанный с многочисленными военными кампаниями, относился скорее к области мифотворчества.

Среди эпитетов, наделяющих власть во время Первой мировой войны, особенно со стороны образованной части населения, мы видим такие, как «старая», «преступная», «слабая»,  «постыдная», «реакционная» и другие, говорящие об антипатии; крестьянство связывало войну и власть «изменой». По оценкам специалистов на рубеже 1916-1917 гг. в крестьянских настроениях произошел фактический разрыв с царизмом, «выразившийся в отказе разверстать заготовку хлеба для армии».[32] Антивоенные, антиправительственные, антицаристские настроения в самых разных слоях населения становятся доминирующими. В воздухе висело напряженное ожидание чего-то, каких-то важных событий, убежденность в том, что дальше так жить нельзя. Усталость от Первой мировой, а затем и гражданской войн пронизывает народное творчество сибиряков:

Вот Измайлов [33] удавился,

Куммунист с ума сашол,

Вы из миру тужити,

Скора кончится война;

Сколь кукушка не кукует,

Перестанет кукавать,

Сколь японец не воюет

Перестанет ваевать.[34]

Можно отметить, что чем острее становились социальные противоречия, делегитимнее образ власти, тем негативнее отношение к войнам, которые она вела. Особенностью региона в этом смысле является отсутствие со стороны широких слоев населения критики правительства, его военных стратегий, негатив шёл в сторону царя и местных чиновников. Исключением является лишь период Первой мировой войны, когда в её начале упреки в адрес правительства носили антинемецкий характер (что оно всячески поддерживало немцев, русских подданных, которые являются врагами России), а с лета 1915 г. приняли откровенно оппозиционный характер, когда возникли сомнения в возможности победы.

Через эмоциональное отношение людей к войнам на разных этапах, можно объяснить многие исторические явления. Его изучение обогащает наши знания о формировании общественного мнения, процессах урбанизации, образах власти, социальных отношениях. Роль эмоций в исторических процессах важна и с точки зрения их рассмотрения как основы поведения людей.

Историческое кодирование эмоций, связанных с восприятием войн позволяет вычленить такие из них, как недоверие, печаль, гнев, отвращение, благодарность, жалость, несчастье и др. В результате проведенного исследования была выявлена связь между историко-социальными условиями жизни и восприятием войн. Именно они задают эмоциональные фреймы – разные – в разные эпохи. Не исключено также, что одна и та же военная кампания могла вызвать различное отношение не только у представителей разных сословий, но и у разных людей одного сословия.

Несомненно, что, находясь в одном социокультурном, подчас безинформационном пространстве, люди индивидуально интерпретировали происходящие внешнеполитические события, реагируя на них самыми различными способами: от полного одобрения идущей войны и связанного с ней подъема патриотизма до её критического неприятия. В целом же отношение сибиряков к войнам, как и в Центре, было связано с общими социально-политическими кризисами. В эти периоды отвергалось всё, что было связано с властью, в т.ч. и проводимые ею военные кампании.

 



[1] См.: Журавлева В.И. «Давид против Голиафа»: образ России в американской политической карикатуре периода русско-японской войны // США-Канада: экономика, политика, культура. – 2007. - № 10; Исаев В.И. В преддверии военной грозы. Отношение к войне в массовом сознании населения Сибири во второй половине 1920-х гг. по документам ОГПУ // Гуманитарные науки в Сибири. – 2005. - № 2. - С. 55-58; Дегальцева Е.А. Войны второй половины XIX – начала XX в. в представлениях сибиряков // Хронотоп войны: пространство и время в культурных репрезентациях социального конфликта. Материалы Третьих международных научных чтений «Мир и война: культурные контексты социальной агрессии» и Научной конференции «Мир и война: море и суша». Санкт-Петербург – Кронштадт. 21 – 24 октября 2007 г. М.,СПб., 2007. С.166-171; Воробьева Э.А. Русско-японская война 1904-1905 годов и общественное мнение Сибири и Дальнего Востока (по материалам ведущих местных периодических изданий). Автореф. дис. …к.и.н. Новосибирск, 2009 и др.

[2] Цит. по: Загорский В. Из быта и нравов Сибири XVIII в. // Сибирский архив. Иркутск, 1912. - № 6. – С.449.

[3] Там же. – С.458.

[4] Там же.

[5] Голодников К. Город Тобольск и его окрестности. Тобольск, 1886. - С.56.

[6] Загорский В. Из быта и нравов Сибири XVIII в. – С.459.

[7] Чукмалдин Н.М. Мои воспоминания: Избранные произведения. Тюмень, 1997. - С.88.

[8] Бахарев А. На имянинах (из жизни сибирских кузнецов) // Сибирский наблюдатель. Томск, 1902. Кн.8. – С.26-27.

[9] Там же. – С.14.

[10] Там же. – С.27.

[11] См.: Шиловский М.В. Факторы, влиявшие на общественно-политическую жизнь западносибирских городов второй половины XIX – начала XX в. // Города Сибири XVIII – начала XX в. Сб. науч. статей. Барнаул: Изд-во АГУ, 2001. - С.119.

[12] Белоконский И.П. Лубочная литература о русско-японской войне // Образование. 1905. - № 1. – С.44.

[13] Там же. - 1904. - № 5. – С.85.

[14] Там же. – С.90.

[15] Там же. – С.81.

[16] Чечин П. Во Владивостоке в начале русско-японской войны // Сибирский архив. 1913. № 1. - С.33.

[17] Фарафонтов А. Стихотворения и отрывки из прошлого русско-японской войны // Сибирский архив. Минусинск, 1913. № 12. - С.547-548.

[18] Из минувшей войны // Сибирский архив. Иркутск, 1912. - № 10. - С.812.

[19] ГАОО. Ф.25. Оп.1. Д.102. Л.1-3.

[20] ГАОО. Ф.25. Оп.1. Д.68, 69, 70-73, 83,84, 91, 92, 94-99

[21] ГАОО. Ф.1. Оп.1. Д.64. Л.1.

[22] Горелов Ю.П. Вклад сибиряков в защиту Отечества в войнах начала ХХ в.: Автореф. дис… докт. ист. наук. Кемерово, 2004. - С.27.

[23] ГАОО. Ф.190. Оп.1. Д.300. Л.1.

[24] Шишков В. Автобиография // Воспоминания о Вячеславе Шишкове. Новосибирск¸ 1987. - С.24. 

[25] Шашков В.И. Политические настроения сибирского крестьянства в годы первой мировой войны (июль 1914 – февраль 1917): Автореф. дис… к.и.н. Новосибирск, 2001. – С.31.

[26] Там же. – С.28.

[27] См., напр.: Шиловский М.В. Специфика политического участия сибирского крестьянства в социальных катаклизмах ХХ в. // Социокультурное развитие Сибири XVII  - XX вв. Бахрушинские чтения.1996. Новосибирск, 1998.

[28] Шашков В.И. Политические настроения сибирского крестьянства в годы первой мировой войны. - С.26.

[29] ГАОО. Ф.190. Оп.1. Д.328. Л.30-34.

[30] Лукоморье. - 1916. - № 6. - С.19.

[31] Сталева Т.В. Сибирский просветитель П. Макушин. Томск, 1990. - С.3.

[32] Шашков В.И. Политические настроения сибирского крестьянства в годы первой мировой войны. - С.39.

[33] Помощник белого генерала Левицкого.

[34] Попова А. Песни партизан (семейского селения Верхнеудинского уезда) // Сиб.жив. старина. Иркутск, 1926. Вып.1. - С.34.

© Е.А, Дегальцева, 2011
Hosted by uCoz