Новости

   Источники

   Исследования

   О проекте

   Ссылки

   @ Почта

• Резун Д. Я., Шиловский М. В.
  Сибирь, конец XVI - начало XX века: фронтир в контексте этносоциальных и этнокультурных процессов

2.1. XVII век: государственная мобилизация и вольнонародная колонизация
2.2. XVIII век: рост штрафной колонизации
2.3. Конец XIX - начало XX века: крестьянское переселение
2.4. Спад столыпинского переселения и его причины

   [2.1. XVII век: государственная мобилизация и вольнонародная колонизация]
   Завоевание страны всегда является лишь первым шагом к овладению ею. Настоящее овладение начинается с миграции населения коренной области в новые открытые районы. Начинаются процессы переселения народа. В ходе этих процессов всегда рождается нечто новое. Так из англичан переселившихся в Америку получились янки, из других англичан - австралийцы, из французов, переселившихся в Северную Африку - алжирцы, совсем непохожие на французов из Южной Франции и на арабов, живущих в Алжире. Вообще, процессы переселения и освоения новых стран всегда (при определенном уровне цивилизации) порождают одинаковые или схожие процессы. Однако заселение Сибири имело ряд отличительных особенностей.
   Первоначальное освоение Сибири, выразившееся в быстром продвижении землепроходцев к Тихому океану и создании опорных пунктов - острогов, обуславливалось двумя факторами - насущной потребностью государства в условиях лихолетья (Смутное время) пополнить казну и наличием определенных социальных групп, которые были способны осуществить это путем быстрого присоединения и промыслового освоения колоссальной территории. Такими группами стали казаки, поставленные государством в XVI-XVII вв. перед альтернативой: быть уничтоженными как сословие или включенными в систему "государевой службы"; а также черносошное и посадское население севера Руси, слабо затронутое Смутой и потерявшее свои традиционное связи с Новгородом. "Ермак проложил путь в Сибирь для массы из казачьего юга и новгородского севера", - заметил по этому поводу Г. Н. Потанин [1].
   За землепроходцами стояло феодальное государство. Своей мощью и ресурсами оно обеспечило быстрый рывок на восток. Создание сети острогов имело целью сбор ясака - специального налога на аборигенное население, который собирали исключительно пушниной в пересчете на соболиный "эквивалент". Гарнизоны острогов и деревни, обязанные кормить их, пополнялись за счет "вербовки", а также ссыльными маргиналами.
   Первыми поселенцами фронтирной зоны стали служилые люди - казаки конные и пешие, стрельцы, пушкари, направляемые сюда по царскому указу. В дальнейшем их среда пополнялась за счет ссыльных и казацкой старшины с Украины и Дона [2], "прибранных новоявленно" (ранее не служивших) крестьян и городских жителей, а также за счет так называемой "литвы" (белорусов, поляков, немцев, украинцев, литовцев), подданных Речи Посполитой, попавших в плен или перешедших на русскую службу. К концу XVII века в регионе насчитывалось около 10 тыс. служилых людей (9823 чел.), в том числе 3170 человек "литовского списка" [3]. Постепенно в состав служилого люда вовлекались и аборигены. Так, в гарнизоне Тары (1625-1630) числилось 57-65 юртовских татар, а в 1627 г. томские татары и чатские мурзы составляли треть служилых Томска [4]. С 1640-х гг. гарнизоны сибирских острогов стали пополняться за счет естественного прироста.
   Служба поощрялась денежным и натуральным ("хлебным") жалованием, разовыми денежными выдачами (премиями) за участие в сражениях и походах и за количество уничтоженных врагов [5]. По мере стабилизации обстановки, особенно в тыловых гарнизонах, многие служилые, прежде всего городовые казаки, стали обращаться к земледелию. Но, по мнению Ю. Г. Недбая, "вместо стимулирования служилой пашни, правительство шло на ее фактическое ограничение" [6].
   Еще одним стимулом являлись трофеи и "мягкая рухлядь" (пушнина). Как установил И. Р. Соколовский, основной причиной оседания с последующей ассимиляцией поляков и "литвы" являлось то, что "иностранцы в Сибири имели деньги сверх необходимого прожиточного минимума, тогда как в Польше им необходимо было покупать на свои деньги еще и продовольствие. К тому же верхушка служилой "литвы" оказалась вовлеченной в воеводские злоупотребления, особенно в торговлю вином, "мяхкой рухлядью" и товарами, не прошедшими через систему таможен". А именно это могло "быть серьезным хозяйственным аргументом для многих поляков и "литвы", когда они принимали решение о том, чтобы остаться в Сибири" [7].
   Необходимость снабжения служилого люда хлебом, фуражом и организация промысла пушного зверя заставили государство перемещать в Сибирь пашенных крестьян. Они получали от казны приличные денежные суммы ("на подъем", "подмогу", на "обзаведение"). Например, в 1590 г. переселявшимся за Урал крестьянам Усольского уезда казна выдавала по 25 руб. на семью, а земские власти добавляли еще по 110 руб. [8].
   Определенную часть первых посельщиков составляли беглые крепостные крестьяне, а также участники антифеодальных выступлений. Крестьянство пополнялось за счет ссылки маргиналов: бывших стрельцов, казаков, рейтаров, которые в сопроводительных документах именовались "ворами", "изменниками", "мятежниками", "колодниками" и т. д. Данное обстоятельство позволило одному из сибирских воевод охарактеризовать местных жителей следующим образом: "Все мужики охочие из разных городов, всякого воровства бегаючи" [9].
   Всеохватывающая ответственность государства за отправленных в Сибирь простиралась и на сферу их личной жизни. Поэтому пашенные крестьяне Кузнецкого уезда обращались к царю: "Все мы людишки одинокие и холостые как государь с твоей государственной пашни придем хлеб печем и есть варим и толчем и мелем сами. Опочиву нет ни на один час. А кабы государь у нас сирот твоих женушки были мы хотя бы избные работы не знали… И вели нам государь прислати гулящих женочек на ком жениться" [10]. И власти вникали, и с помощью административного ресурса пытались решить эту проблему. Как это выглядело на практик, можно судить по грамоте царя Михаила Федоровича верхотурскому воеводе М. Плещееву (1630 г.): "…Велено на Вологде, на Тотьме, на Устюге Великом и в Соли Вычегодской прибрати из вольных и гулящих людей в Сибирь, в Тобольск 500 человек казаков, да в тех же городах в Сибирь же, в Енисейский острог велено прибрать служилым людям и пашенным крестьянам на женитьбу 150 человек женок и девок". Всем "организованным" переселенцам выдавалось жалование, "подорожные" и отправляли их на государевых подводах из города в город, "не задержав ни часу" [11].
   Следующая отличительная особенность заключается в том, что если в Америку английские переселенцы переселялись за свой счет (сами оплачивали плавание через Атлантический океан, сами закупали провизию и необходимый инвентарь и т. д.), то в России люди переселялись в Сибирь по большей части за счет государства, и переселение во все времена было делом государственным. На новом месте переселенцы также не оставались одни: местные власти по указанию из Москвы выдавали новым переселенцам "подмогу" - денежную ссуду либо инвентарь и рабочий скот, освобождали от налогов на определенное время. Эти факты настолько общеизвестны, что не нуждаются в дополнительных сносках и примечаниях. Таким же общим местом является и то, что эта "государева" помощь в большинстве случаев оказывалась, так сказать, "безвозмездной", т. е. не возвращаемой. Обычная запись в "Окладной книге" 1630 г. такова: "На пашенных крестьянех из займов и за изделие и за сено помечено взяти 7 рублев 23 алтына з деньгою. И с того числа выбыло из доимки 7 рублев 10 алтын 2 деньги потому, что те крестьяне, на которых те деньги были доимке, были бедны и стоя на правеже со 128 года и с правежу в прошлых годех збежали з женами безвестно, а иные померли, а после их, у которых были, пашни осталися в пусте, а животов никаких и жен и детей после них не осталося и перед тех денег взят не с кого" [12]. Мало того, государство даже частично иной раз оплачивало расходы в связи с набегами кочевников, выкупало русских людей попавших в плен к кочевникам. Ничем этим английские власти ни в Америке, ни в Австралии не занималось. Поэтому следует признать: переселение в Сибирь всегда было делом государства.
   Другая особенность сибирских миграций и переселений в Сибирь заключается в том, что открытие Америки и начало переселения в нее из Испании и Англии случилось того, как сами эти страны оказались (по разным причинам) относительно перенаселены избыточным населением. В Англии за период с 1485 по 1515 г., т. е. за время, предшествующее появлению первой английской колонии на американской земле, число разрушенных крестьянских дворов в центральных графствах составило 1745, число выселенных крестьян - 6391 чел., и с каждым годом эти цифры увеличивались. Испанский очевидец пишет, что "много есть хороших земель, которые не обрабатываются, а жители отправляются в Индию и в другие места..." [13]. У нас же в России перенаселения, как это бывало в Западной Европе, никогда не было; территория Русского государства была всегда заселена менее плотно [14]. Поэтому перемещения населения в XVII-XIX вв. скорее следует назвать не миграцией, а мобилизацией населения государством для выполнения поставленных им же задач.
    В связи с этим следует остановится на проблеме так называемого "вольнонародного" заселения Сибири. Этот тезис родился в XIX в., когда радикальная часть общества боролась с, как им казалось, "удушающим" гнетом самодержавия, и в противовес официальной идеологии и выдвигала этот тезис о "вольнонародном" заселении, как бы подчеркивая движущую роль народа. Потом в советский период русской истории этот тезис стал официально господствующим; под эту "кальку" писались все исторические работы. Безусловно, этот тезис сыграл свою положительную роль в исторической науке, и советская историография внесла значительный вклад в разработку данной проблемы. Тут можно назвать прекрасные работы А. Г. Манькова, В. И. Шункова, А. А. Кондрашенко, А. А. Преображенского и много других. Особо хочется выделить работы А. А. Преображенского. Он привел массу интересных фактов, свидетельствующих о том, что бегство крепостных и "вольных" людей в Сибирь было лейтмотивом всей сибирской истории. Так, только в 1700 г. было возвращено Строгановым почти 600 человек, а в 1725 г. - 2207 чел. Цифры впечатляющие, но оказывается, что из 2207 чел. 165 чел. было умерших, а 329 чел. бежали с пути при обратном их водворении к прежним владельцам [15].
   И тут встает вопрос об эффективности этих мер. Выходит, что из всей массы сысканных беглых людей к прежним владельцам не вернулось 22 %; при этом, дополняет А. А. Преображенский, уже после водворения беглых крестьян из строгановских вотчин опять сбежало 329 чел. Этот маленький эпизод отражает всю сложность, противоречивость и эффективность правительственной политики по сыску беглых крестьян. С одной стороны, совершенно очевидно, что до 1649 г. сыски беглых в Сибири были малоэффективны; после 1649 г. эти меры хотя и ужесточились, все-таки должного эффекта не давали. С одной стороны, государство в лице своих начальников от царя и до последнего подьячего интуитивно понимало, что если всех крепостных вернуть помещикам и общинам, то кем же тогда заселять Сибирь? С другой стороны, и местные власти особенно не спешили рьяно выполнять приказы из Москвы о сыске и возращении беглых, ибо точное и полное выполнение московских приказов означало на практике срыв правительственных мероприятий (уменьшение налогов, "государевой прибыли") и уменьшение собственных местных поборов с населения, на что в отношении последнего ни один воевода не мог пойти. Вот в этом дуализме и развивалась вся сибирская история.
   Поэтому вопрос о "вольнонародном" заселении следует признать чисто теоретическим не имеющим практического решения, ибо данных, точных исторических фактов и сведений на этот счет историки не имеют. Правда, иной раз некоторые авторы, со ссылкой на уважаемые фамилии, приводят такие данные, что, мол, за период с 1662 г. по 1709 г. в Сибирь переселилось 30 тыс. крестьян, причем 28 тыс. пришло по своей воле [16]. Однако имеющаяся в документах фраза "пришли своей волей" вовсе не означает, что это "вольнонародная колонизация"; не означает и того, что они пришли действительно "своей волей". Документы XVII в. порой даже не двузначны, а многозначны. Нельзя отрицать, что определенная часть людей переселилась в Сибирь беглым образом, т.е. тайно от властей и без их ведома, но делать какие-либо серьезные выводы, т.е. говорить о главенствующем значении "вольнонародной" колонизации, нельзя, ибо мы не имеем точных данных. Но это совсем не отрицает главенствующей роли народа, ибо ни цари, ни правители, какие бы грозные указы они ни издавали, сами не обустраивают землю.
   Конечно, роль "вольнонародной" на каждом этапе сибирской истории менялась. Она была довольно ощутима в исторических явлениях XVII в. Беглые, "вольные", "воровские" люди порой были той ударной силой русской колонизации, которые первыми проникали в неведомые дали и первыми заводили и пашню и русский острог. Именно "воровские" казаки составляли костяк ермаковской дружины; именно из беглых было навербовано в основном войско Ерофея Хабарова, открывшее русским Приамурье; именно "воровские", по воеводской терминологии, казаки построили и отстояли Албазинский острог; "вольных" гулящих людей было очень много на рыбных и звериных промыслах в Мангазее, в Якутии. Да и сами служилые на государевой службе нравом и обличием были подстать "воровским" казакам; недаром один из прозорливых людей того времени второй томский воевода Я. О. Тухачевский писал царю, что если казаков не "нять, то они и всех воевод из Сибири вышибут" [17]. В последующее время роль беглых, "вольнонародной" колонизации менее заметна - полицейское государство, начавшее набирать силу со времен Петра, сумело подмять под себя и поставить под свой жесткий контроль все слои общества.
   Первой по времени была промысловая, или торгово-промышленная, колонизация. Известно из летописных преданий, фольклорных данных, подтвержденных сведениями из документов, что в районе будущих русских городов Березова, Сургута, Мангазеи и, возможно некоторых других, еще до построения там русских "государевых" городов существовали временные торгово-промышленные поселения русских торговых людей. Особенно крупное поселение такого рода существовало в районе будущей Мангазеи, куда посылали своего агента О. Брюнелла сами Строгановы (Брюнелл потом оказался на Западе, и был связан с голландскими и английскими торговыми компаниями). Возможно, именно этими торговцами подговоренная "воровская самоядь" и напала в 1588 г. на русский правительственный отряд, посланный для поставления в этих местах "государева" острога, что было совершенно невыгодно торговцам и промышленникам. И впоследствии промышленники не раз бывали первыми в тех местах, куда позднее приходили служилые люди. Они же вместе со служилыми ходили и в военные походы в качестве военной силы. Промысловой деятельностью занимались самые различные слои русского населения, поэтому невозможно подсчитать точные количественные параметры торгово-промышленной колонизации. Но из работы П. Н. Павлова видно, что основную категорию участников пушного промысла составляли промышленные люди, причем в отдельные годы количество зафиксированных промышленников на промыслах доходило до значительных размеров: в Мангазейском уезде - до 930 чел. (1629 г.), в Енисейском - до 509 чел. (1629 г.), в Центральной Якутии - до 721 чел. (1643 г.), в Северо-западной Якутии - до 365 чел. (1642 г.), в Северо-восточной Якутии - до 760 чел. (1645 г.), в Илимском уезде - до 403 чел. (1644 г.), и на верхней Лене - до 188 чел. (1659 г.). Однако к концу XVII в. пушной промысел идет на убыль. Это связано как с оскудением пушных промыслов, так и с ужесточением правил пушной охоты и торговли. При этом за пределами внимания П. Н. Павлова оказались промысловики в других регионах Сибири, которые также занимались пушной охотой.
   Большинство промышленников в Сибири были выходцами из Поморья, меньшую составляли жители центральных районов Европейской России и самую малую часть (0,7 %) жители различных местностей Сибири. При этом важно подчеркнуть, что, как следует из тех же данных П. Н. Павлова, крестьяне как сибирские, так и пришлые с Руси, принимали самое меньшее участие в этой промысловой колонизации [18]. Сибирские промышленники в чем-то напоминают американо-канадских таперов в лесах Великих Озер, только более зависимых от государства, чем их американские собратья. Промысловая колонизация включает в себя также и добычу рыбы временными артелями, и добычу соли. Известно, что ежегодно из Тары отправлялись большие артели промышленников и "охочих" людей на Ямыш-озеро для добычи соли. Здесь ее добывала не только казна, но и всякие "охочие промышленные люди". Промысловая колонизация продолжала существовать и в последующие века сибирской истории, становясь все более и более сибирской, т. е. участие пришлого населения из европейской части России постепенно сокращалось.
   Если говорить о колонизации в плане миграции населения, то нужно различать все потоки, хотя в большинстве случаев, как мы уже говорили выше, это была не столько миграция, сколько мобилизация населения. Это в первую очередь относится к служилой колонизации. Правительство, поставленное "неожиданной удачей" Ермака перед необходимостью удержать за собой приобретенные земли, было обязано строить там города и ставить военные гарнизоны, которые можно было взять только из России. И первая такая посылка военных в Сибирь еще случилась при жизни Ермака, когда к нему на помощь был отправлен отряд стрельцов под командованием князя С. Болховского. Неудача этой посылки (весь отряд почти вымер из-за нехватки продовольствия, болезней и проч.) заставил организовывать подобные посылки со всем набором мероприятий, необходимых для этого: запасы продовольствия, необходимый рабочий инструмент, команды вспомогательных людей - плотники, кузнецы, священники и т.д. Так была организована посылка служилых людей под командованием В. Б. Сукина и И. Мясного, заложивших в 1586 г. первый город в Сибири Тюмень. Вторая большая посылка воинских людей состоялась в 1592-1593 гг., когда были выстроены в Сибири города Березов, Пелым, Сургут и Тара.
   Численность собственно военно-служилого населения была в общем-то незначительная по сравнению с масштабами территории, которую надо было защищать и завоевывать: в 1629 г. всех военно-служилых людей в Западной Сибири было 1997 чел, в 1699 г. - 4226 чел. без служилых татар, набираемых обычно из местного населения [19]. Последняя такая крупная посылка служилых людей из России в Сибирь была в 1635 г. [20], потом чаще всего недостаток в служилых людях компенсировался верстанием в штат казачьих детей и братьев. При этом уже в 1670-е годы, а в более многолюдных городах (Тобольск, Томск) и ранее, штатных мест в гарнизонах умножившимся родственникам служивших казаков стало не хватать; очень многие проживали свою жизнь в звании казачьего сына или брата. Войны России на Западе приводили к тому, что определенная часть военнопленных из числа поляков, немцев, "черкесов", шведов и др., переводилась в службу в Сибирь. Это нельзя назвать "ссылкой", хотя в документах встречаются такие термины. В случаи "ссылки" этих "немцев" и "черкес" в Сибирь они получали чин и звание, денежное и хлебное довольствие, так же наделялись земельным наделом, как и прочие казаки. Военнослужилые люди Восточной Сибири формировались первоначально из казаков Западной Сибири; так, костяк иркутских казаков пришел из Енисейска, а затем стал пополняться за счет местных уроженцев. Служилые военные люди в Сибири входили в иррегулярные части русского государства. Кадровые формирования - опять же, по большой части набираемые из местных жителей - появляются в Сибири лишь в XVIII в.
   Военное положение России в Сибири нельзя сравнивать с положением Англии в американских колониях. Англия все же имела в американских колониях свои воинские регулярные части: сначала чисто символические, но увеличивавшиеся в периоды обострения отношений с Францией, Голландией или Испанией. Особенно значительные английские регулярные части были присланы из Англии в годы Семилетней войны с Францией. Присутствие их на американском континенте важно не только в военном плане: личный состав этих частей, выходцы из Англии, в американских колониях не имел ни домов, ни своего хозяйства и был потребителем того, что производили местные жители, служил стимулятором развития местной экономики. Сибирские же военно-служилые люди имели свое хозяйство и не могли выступать на рынке той силой, которой были английские военные. Сибирских служилых людей в этом плане лучше сравнить с милицией американских колоний, набираемой из местных уроженцев - с той разницей, что американский милиционер служил определенное Законодательным собранием штата время, а сибирский служилый - бессрочно. В случае набега "краснокожих" на тот или иной штат милиция защищала границы только своего штата, участие в военных действиях вне своего штата было делом добровольным. Сибирский служилый человек независимо от места службы "блюл государеву службу" по всей Сибири от Тобольска до Якутска, не имея права отказаться от того или иного военного похода. При этом, американский милиционер был фермером, собственником своего участка земли, а сибирский казак, по сути дела, - лишь арендатором "государевой" земли; уход со службы самого хозяина и его прямых родственников мог привести к его потере земельного надела [21].
   Миграции других категорий населения в Сибирь начались одновременно с посылкой служилых людей в Сибирь: каждый военный отряд, посылаемый для "поставления" нового сибирского города, сопровождался отправкой и соответствующего числа "гражданских" лиц, необходимых для развертывания нормальной городской хозяйственной инфраструктуры: плотников, кузнецов, мельничных мастеров, священников, крестьян и т. д. Миграции крестьянского населения, не считая беглых (не поддающихся точному подсчету), производились в двух формах. Первая - перевод части крестьян Европейской России в Сибирь "по указу", когда отобранные местной администрацией крестьяне вместе с семьями "переводились" в Сибирь. Другая часть крестьян пришла в Сибирь "по прибору" - за счёт вербовки добровольцев, желающих переселиться на новые места. Вторая форма миграции начала осуществляться несколько позже, чем первая, но также уже с 1590-х годов. Эти формы несколько различались по степени добровольности, но и в том, и другом случае они сопровождались рядом обязательных условий: согласием местного общества и помощью его в организации переселения, обязанностью местных властей старого места жительства и нового в предоставлении переселенцу денежной суммы (кредита), освобождением от уплаты налогов на определенное "урочное" время, помощь продовольствием и инвентарем [22]. Размер денежной подмоги колебался от 25 до 135 руб. и более [23]. В каждом конкретном случае, конечно, были свои исключения, при этом нельзя забывать о привычке российской бюрократии и администрации поживиться за счет переселенцев, но к концу XVII в. было создано самостоятельное сословие-класс сибирского крестьянства. В 1699 г. численность государственных крестьян в Сибири определялась в 9428 дворов (1699 г.) и в 105230 душ мужского пола (1719 г.). Вместе с дворовыми и крепостными людьми это составило 40,8 % от податного населения (1699 г.) и 63,8 % от всего населения (1719 г.) Сибири. Примерно в таком же порядке происходило и формирование посадского населения Сибири, которое в 1699 г. составляло 2521 двор (19,5 % от податных) и 13146 душ мужского пола (13,1 % от всего населения 1719 г.) [24].
   При всех сложностях, трудностях этого процесса нельзя забывать, что в Америке белые поселенцы в большинстве случаев сами оплачивали свой переезд на новые места, хотя в некоторых штатах со временем была налажена помощь переселенцам. Но то была помощь не английского государства, а муниципальных властей американского штата, т.е. "гражданского общества". Кроме того, материальная помощь в переселении англичан на американскую землю оказывалась различными торговыми компаниями, а также отдельными религиозными организациями. Конечно, и в этом случае происходило определенное закабаление переселенца (торговая компания, естественно, не бесплатно перевозила колониста на новое место!), но все же человек в определенной степени чувствовал себя свободным от государства, что и определяло его поведение потом.
   Ссыльных в полном смысле этого слова, как в XIX-ХХ вв., Сибирь XVII в. не знала. Конечно, в официальных документах того времени встречается понятие "ссыльные", но по прибытии в Сибирь они преимущественно определялись в пашенные крестьяне или в посадские или даже в пешие казаки. Это обуславливалось острой нехваткой людских ресурсов. Особенно часто такой вид переселения русское государство применяло во время военных действий на западных границах при занятии ряда украинских и белорусских местностей. За счёт этого оно заселяло Сибирь и одновременно ослабляло своих возможных противников на Западе. Собственно ссыльных, лишенных свободы и содержавшихся в тюрьмах, в Сибири было немного, что определялось в первую очередью необходимостью их кормить и содержать, что при наличии очень скудных средств для местной сибирской администрации было крайне делом невыгодным. Лишь в отношении отдельных "политических" лиц и откровенных "татей" и "воров" эта мера соблюдалась.
   В XVII в. происходит и первая смена географических районов миграции русского населения. Если в первой половине века основным местом выхода в Сибирь было Поморье, то где-то с 1670-х гг. становится заметным поток русского и нерусского населения с Поволжья, с западных и южных районов России. Это внесло определенные изменения в хозяйственную, социальную жизнь сибиряков, в ментальность складывающейся русской сибирской народности.
   Коренное отличие русской миграции в Сибирь от американской заключается также и в том, что переселение не способствовало переходу крестьянской и посадской экономики на путь интенсивного развития. Расселение на более "свободных", чем в Европейской России, сибирских площадях, позволяло переселенцам вести хозяйство на прежних основаниях.
   [2.2. XVIII век: рост штрафной колонизации]
   XVIII век принес свои изменения в политику и практику миграционных движений в Сибирь. В чисто источниковедческом плане очень трудно выделить миграцию в Сибирь из Европейской России. Но если исходить из официальных данных, то за время между I и V ревизиями (1719-1795 гг.) численность русских в Сибири, выросла в 2,43 раза, во всей стране в прежних территориальных границах - лишь в 1,86 раза, а среднегодовой прирост составил соответственно 11,9 и 8,2 чел. на 1000 жителей. Разница между этими показателями (3,7 чел. на 1000) в какой-то степени характеризует удельный вес внешнего притока в заселении Сибири, и это означает, что уже не российский переселенец, а сибирский старожил стал играть ведущую роль в заселении и освоении Сибири [25]. Прежде всего, резко сокращается "вольнонародная" колонизация, т. е. нелегальное переселение в Сибирь. Если для прошедшего времени можно говорить о десятках (возможно даже, сотнях) людей, переселившихся в Сибирь нелегально, тайно от властей, то в условиях усилившегося полицейского государства число нелегалов можно измерить единицами; в крайнем случае можно говорить лишь о десятках людей. Все тайные и явные дороги в Сибирь были поставлены под жесткий и строгий контроль властей, да и местные чиновники имели меньшую свободу в плане распоряжения беглыми крестьянами.
   Конечно, нельзя отрицать наличие "вольнонародной", т. е. "беглой" колонизации, но в чисто источниковедческом плане более убедительна логика А. Д. Колесникова, признающего весьма скромную ее роль [26]. Но если для Западной Сибири роль "вольнонародной" колонизации можно признать скромной, то в Восточной Сибири она была высока. Правительственная организация переселения в Сибирь также продолжается в духе и "по указу" и "по прибору". "По указу" - это высылка крепостных крестьян в зачет рекрутов по известному указу Екатерины II, заселение почтовых станций и ямов, принявшее большой размах после устройства и начала функционирования Московского почтового тракта, начала казенного железоделательного производства на Урале, Алтае и в Забайкалье (Нерчинск), заселение новых присоединенных территорий. Одновременно с этим продолжается миграции населения "по прибору". Но эту миграцию выявить еще, наверное, труднее, чем "вольнонародную". Дело в том, что прежняя советская историография очень широко трактовала понятие принудительной миграции, зачисляя сюда все передвижения населения, происходившие по инициативе и под контролем властей. Но в российской истории во все времена и эпохи мало какое заметное движение народной жизни обходилось без внимание властей. Известны указы Сената 1734-1745 гг. о разрешении "вольного" переселения к Кяхте семьям из Московской, Казанской, Архангельской губерний [27]. Известны также и другие подобные указы. Во всяком случае, вывод 10 тыс. российских крестьян-раскольников из Польши во время Семилетней войны был, наверное, более добровольным, чем миграции после 1945 г.
   Подводя итоги движению населения в Сибири за третью четверть XVIII в., П. А. Словцов констатирует: "…Населенность производительная увеличилась в 23 последние года более чем половиною против прошедшего периода, и тем она одолжена не одному естественному детородству и приводу осужденных преступников, но и притоку бродяг невинных, более ж переселению владельческих даточных с их семействами и польских выведенцев" [28].
   Одной из главных составляющих российской истории является процесс колонизации (освоения) новых территорий. Первым на данное обстоятельство обратил внимание А. П. Щапов, который в 1860-е гг. отметил, что отечественная история "есть по преимуществу история областных масс народа, история постоянного территориального устройства, разнообразной этнографической организации" [29]. Однако освоение Сибири от похода Ермака до конца ХХ века осуществлялось при активнейшем участии государства, которое постоянно контролировало приток сюда населения. "Вольнонародная" колонизация, на наш взгляд, представляла исключение. Безусловно, элемент самодеятельности в заселении региона присутствовал, но он не преобладал, имел полулегальный или нелегальный характер. Даже такой "контингент" самовольных переселенцев, как старообрядцы, бежавшие сюда "сохранить свою веру в скитах", большей частью появился в Сибири не по своей воле. Как установил Ф. Ф. Болонев, только в 1764-1765 гг. сюда проследовало 23 партии староверов по 150-250 человек, выведенных из польских пределов. Они были расселены в Западном Забайкалье и к середине XIX в. составляли 57 % всего русского населения территории (17 827 чел.) [30].
   Правительство на протяжении четырех веков выступало главной силой в осуществлении переселений (организованных миграций). Под ними мы понимаем процесс перемещения больших масс населения, осуществляемый государством путем предоставления льгот, организованно (эвакуация) или насильственными методами (ссылка, высылка, депортация) с целью решения стратегических задач внутренней и внешней политики [31] в том или ином регионе, в данном случае - в Сибири.
   Подобная роль власти определялась необходимостью ускорить социальную мобилизацию российского и советского социумов в качестве основного средства модернизации страны в рамках догоняющего развития. Этот метод основан на подавлении или искажении свободных и рациональных предпочтений россиян в условиях преобладания "этики праздности" в отличие от буржуазной трудовой этики [32]. Поэтому принуждение и насилие стали главными средствами ускоренного перехода к индустриальному обществу. Крепостные крестьяне "под строгим надзором своих владельцев работали не только больше, но и качественнее, чем казенные крестьяне" [33]. Примерно с такой же проблемой столкнулись и коммунисты, решая ее методами традиционного общества: очередным закрепощением деревни, массовыми насильственными переселениями. Все это не плод патологической жестокости параноика Сталина, а результат использования традиционных методов социальной мобилизации в условиях второго витка индустриализации (после дореволюционного).
   Указ 1822 г. "О дозволении крестьянам переселяться на земли сибирских губерний" впервые санкционировал переселение малоземельных государственных крестьян из Европейской России за Урал на свой страх и риск, без помощи со стороны государства. Данное обстоятельство привело к печальным последствиям. Правом свободного переселения в полной мере воспользовались сибирские государственные крестьяне, устремившиеся на восток и юг. В рамках реформы управления государственными крестьянами, по инициативе П. Д. Киселева, принимается закон от 8 апреля 1843 г., регламентировавший их переселение в Сибирь. Он предусматривал наделение переселенцев 15-десятинным наделом на ревизскую душу; предоставление пособий и льгот. Всего за 11 лет (1845-1855) по этому закону в Сибирь прибыло 90,6 тыс. чел.
   По-прежнему основным источником роста русского населения в регионе в XVIII и большей части XIX в., помимо естественного прироста, являлось принудительное водворение и принудительное переселение внутри территории. Наиболее существенным в решение демографической ситуации был вклад ссылки ("штрафной колонизации"). Этому способствовал ряд правительственных указов: "Об отсылке бродяг и беглых в солдаты или ссылке в Сибирь" (1729), "О замене смертной казни ссылкой в Сибирь" (1753) и особенно "О приеме в Сибирь на поселение от помещиков дворовых, синодальных, монастырских, купеческих и государственных крестьян с зачетом их за рекруты…" (1760). Посельщиков на три года освобождали от уплаты подати и оброка, а затем приравнивали в правовом отношении к государственным крестьянам. Согласно подсчетам А. Д. Колесникова, только в 1761-1781 гг. по последнему из перечисленных указов в регионе оказалось около 60 тыс. человек [34]. По данным Т. С. Мамсик, к середине 1780-х гг. в Каинском уезде 80 % государственных крестьян происходили из ссыльных [35].
   В 1807-1822 гг. распределением ссыльных внутри региона занималось Тюменское общее по колоднической части присутствие, с 1822 г. - Тобольский приказ о ссыльных, который с мая 1870 г. до закрытия в 1904 г. размещался в Тюмени. После его упразднения функции Приказа возлагаются на Главное тюремное управление [36]. С 1823 по 1865 г. в Сибирь было этапировано 356 тыс. человек. Удельный вес ссыльных и ссыльнопоселенцев в составе русского населения региона возрос с 4,1 % в 1795 до 10,5 % в 1833 г. [37].
   Заселение присоединенных в XVIII в. южных районов Западной Сибири осуществлялось за счет переселения сюда представителей различных социальных групп (крестьян, разночинцев, "гулящих людей", отставных солдат и т.д.) из уже обжитых уездов [38]. И даже для организации новых станиц Сибирского казачьего войска во внешних округах Акмолинской области в 1849-1851 гг. сюда переселили 3600 душ мужского пола (1200 семей) из Оренбургской и Саратовской губерний. Для ускорения адаптации в каждое селение направлялись инструкторы из числа женатых казаков и урядников старых станиц и поселков. Ранее, в конце XVIII - начале XIX в. Сибирское линейное казачье войско пополнялось за счет донских и запорожских казаков, башкиров и мещеряков, двух тысяч малолеток "от жительствующих в Томской и Тобольской губерниях отставных солдат", принявших христианство киргизов, польских военнопленных, участников войны 1812 г. на стороне французов [39]. С 1870-х гг. в Западной Сибири начинается процесс "сползания земледелия к югу" [40], обусловленный не только геополитическими соображениями, но и малоземельем в волостях под Тобольском. Основной причиной последнего стали экстенсивные формы хозяйственной деятельности русских крестьян. Так впервые в процессе колонизации Сибири проявился этот фактор, ставший доминирующим со второй половины XIX в.
   Особый интерес с точки зрения изучения специфики сибирского фронтира рассматриваемого времени представляет трансформация местного казачества. Основная его часть в XVIII в. переводится из городов на южные оборонительные линии. Оставшиеся исчерпали себя и лишились исторической перспективы [41]. Часть из них, сколотив первоначальный капитал во время службы, записывалась в купечество либо определяла своих детей в посад. По сведениям В. Н. Разгона, к числу сибирских купеческих династий, вышедших еще в XVIII столетии из служилых людей, относятся тарские Потанины, Нерпины, Можайтиновы; тюменские Стукаловы, Парфеновы, Котовщиковы, Прасоловы, Молодых, Быковы; тобольские Колмогоровы, Захаровы, Полуяновы; томские Шумиловы, Колмогоровы, Середины, Гречениновы, Протопоповы, Степановы, Шутовы; сургутские Тверитиновы; нарымские Соснины; кузнецкие Шебалины; енисейские Хороших, Тельных, Тушевы, Дементьевы; иркутские Бичевины, Елезовы, Мясниковы, Турчаниновы, Кузнецовы, Авдеевы, Игумновы и т.д. [42].
   Что касается основной части городовых казаков, то в условиях роста численности и укрепления позиций городских сословий и сельского населения, их позиции оказываются неконкурентоспособными. "По своему социально-экономическому содержанию землевладение городового казака, сочетая черты поместного держания и крестьянского надела, было владением переходного типа. Оно могло эволюционировать как в ту, так и в другую сторону. На пути превращения этих хозяйств в поместья лежала непреодолимой преградой так называемая "система государственного феодализма" и постоянная нехватка в Сибири свободных рабочих рук, с помощью которых можно было бы обработать земельные участки. Процесс "окрестьянивания" казаков не мог получить больших размеров и из-за их малочисленности, и из-за характера службы. Существенно ослабляло позиции служилого населения Западной Сибири отсутствие сколько-нибудь развитого корпоративного землевладения", - делает вывод А. Р. Ивонин [43].
   Принципиальных изменений не произошло после перевода казаков на укрепленные линии и образования Сибирского и Забайкальского казачьих войск. В станицах и сотнях сравнительно долго сохранялись пережитки казачьего самоуправления предшествующей эпохи. Так, в 1830-1860-е гг. в Забайкалье и Якутии служилые люди продолжая выбирать "войсковое начальство" и сами распределяли служебные обязанности [44]. Имея предпосылки для развития своих хозяйств, включения их в рыночные отношения, казаки не могли их реализовать, оставаясь по сути дела крепостными у государства. Яркий пример подобного положения являет судьба казачьего рода Потаниных. Дед известного путешественника, "дослужившийся до чина сотника, прослыл первым богачом на линии. У него были огромные табуны лошадей и несметное число баранов" [45]. А уже его сыновья жили за счет скромного жалования казачьих офицеров.
   Основная причина этого связана с наличием в Сибири вплоть до начала ХХ в. многочисленных ограничений и регламентаций "государственного феодализма". Яркий пример его проявления применительно к станичникам Сибирского казачьего войска приводит в воспоминаниях его атаман С. Б. Броневский. По указанию западно-сибирского генерал-губернатора П. М. Капцевича в 1820-х гг. началась кампания по заведению хлебопашества в казачьих станицах, в чем-то напоминающая освоение целинных и залежных земель там же в 1954-1955 гг. В ходе нее казаки приступили к строительству гигантской водяной мельницы на реке Ишим в Петропавловске. "Я так думаю, что если бы частный человек вздумал строить такую плотину, - свидетельствует мемуарист, - какая была на Ишиме, она не могла обойтись дешевле 300 т[ысяч] рублей. 400 человек более года трудились над нею". Но, "…река пошла лугом мимо, оставив ее на сухом месте. Огромные амбары сняло с свай, переломало машины и унесло за несколько верст" [46].
   В XIX веке поток ссыльных в Сибирь растет. Согласно сведениям Главного тюремного управления Российской империи на январь 1898 г. в регионе было сосредоточено 310 тыс. ссыльных всех категорий [47]. Всего же с 1823 по 1888 гг. сюда было сослано, учитывая членов семей, 767 849 человек [48]. Экстраполируя эти данные на весь XIX век можно с уверенностью утверждать, что общее число невольных обитателей региона превысило один миллион. человек.
   Подавляющую часть их составляли этапированные по приговорам сельских обществ "за порочное поведение". О том, как это выглядело на практике можно судить по приговору сельского схода Михайловского общества Ижевско-Нагорной волости Сарапаульского уезда Вятской губернии от 4 января 1899 г.: "Мы, нижеподписавшиеся старшие домохозяева от состоящих в нем 78 человек, в числе 62 человек, бывшие сего числа на сельском сходе в присутствии сельского старосты Ивана Бузанова, от которого выслушали предложение о том, что однообщественник наш сельский обыватель Александр Васильев Никифоров ничем не занимается другим, кроме краж и праздношатательства. Вследствие чего и предлагает противу этого принять какие-либо меры… Не надеясь на его исправление, так как он нами неоднократно замечался в кражах, мы, бывшие на сходе единогласно постановили: сельского обывателя нашего общества Александра Васильева Никифорова, 28 лет, отдать в распоряжение правительства, приняв на себя по его удалению издержки, для чего надлежащую сумму внести в уездное казначейство". Никифорова выслали в Зырянскую волость Мариинского уезда Томской губернии, откуда он быстро скрылся [49].
   Предполагалось, что ссыльные будут заниматься сельским хозяйством и тем самым увеличат численность сельских жителей. Но большая их часть предпочитала сельскохозяйственным трудом не заниматься и испытывала отвращение к труду. Определенным образом на систему жизненных ценностей ссыльного влияло криминальное сообщество. Поэтому на вопрос: "Не лучше ли жить честно?" такие отвечали: "Это землю то есть пахать? Зернышко в землю положить, полтора вынуть? Нет, уж спасибо. Пускай честные этим занимаются" [50]. Так, по данным на начало 1882 г. в Каинском округе Томской губернии на 7013 душ мужского населения в 28 притрактовых селениях числилось причисленными 765 ссыльнопоселенцев. На лицо имелось 430, в отлучке по письменным разрешениям - 95, в бегах - 240. Из постоянно живущих самостоятельно вели хозяйство 61 чел., в услужении (по найму) - 281, без определенного занятия - 88 человек [51]. Всего же к концу XIX в., по подсчетам А. Д. Марголиса, из 300 тыс. ссыльных "безвестно отсутствующие" составляли не менее 100 тыс. человек [52].
   Основная их часть составляла контингент бродяг, наносящих существенный ущерб местным жителям, давая большую часть рецидивной преступности. Сферой приложения их были грабежи, конокрадство, изготовление фальшивых денег. Бродяжничество становится мощным криминогенным фактором в течение всего XIX века. Согласно отчетам томского губернатора, за 1870-1879 гг. в подведомственной ему губернии бродяг было поймано соответственно 1600, 904, 662, 703, 815, 1667, 781, 837, 412. Но это была только видимая часть айсберга. В своей записке за 1880 год исправник Томского округа констатировал: "Бродяжество развито в округе до такой степени, что земская полиция не в силах преследовать виновных так как закон велит, да и само население не сочувственно относится к искоренению этого зла, видя, с одной стороны, - дешевых работников, а с другой - отчаянных мстителей за поимку их и выдачу властям. В 1880 г. поймано бродяг по округу 528 - все это меньше 1/4 всего бродячего люда" [53].
   Яркую картину реального положения дел в сфере бродяжничества раскрывает журнал разбора административных дел Колыванского городского полицейского управления за 1888 год, где в основном рассматривались дела "безвестно отсутствующих". Так, 30 апреля бродягу непомнящего своего родства Василия Мельникова, "как упорно скрывающего свое звание и место жительства", решено "обратить на сибирские заводские фабрики на пять лет в разряд временно-заводских рабочих и потом сослать в отдаленные места Восточной Сибири на поселение". Предварительно же выпороть плетьми, "в той мере, в какой он, по предварительному освидетельствованию, окажется способным перенести наказания". 12 мая слушали дело о неизвестном человеке, назвавшем себя поселенцем Енисейской губернии Канского округа села Тасеевского Т. Я. Колосовым, 22 лет. В 1885 г. он был судим за грабеж Ярославским окружным судом и приговорен к ссылке на поселение. Туда прибыл в декабре 1886 г., а в конце сентября 1887 г. бежал на родину. "Доследовав до гор. Колывани по случаю масленицы выпил и попал в полицию". Решено отправить обратно в распоряжение Канского уездного полицейского управления. Всего до ноября 1888 г. комиссия рассмотрела 12 подобных дел [54].
   Труд ссыльных широко применялся в Сибири в промышленном производстве. Колодники трудились на казенных винокуренных и металлургических заводах, соляных промыслах, суконных мануфактурах. Им разрешалось работать по найму, переходить от одного хозяина к другому, менять место жительства. Со второй четверти XIX в. большое число ссыльнопоселенцев по вольному найму сосредоточилось на золотых приисках. По данным губернаторских отчетов, в 1851 г. на частных золотодобывающих предприятиях Томской и Енисейской губерний было занято 33 тыс. рабочих, в том числе 28 тыс. ссыльнопоселенцев [55]. Они же и каторжане привлекались к строительству и ремонту почтовых трактов. Более того, в 1820-е гг. местные власти попытались даже сформировать постоянные военно-рабочие команды из ссыльных для устройства путей сообщения. В 1825 г. числилось по штату 1150 таких строителей [56].
   Распространение сферы феодального предпринимательства на новые отрасли промышленного производства не означало его перспективности и прибыльности. Экономическая целесообразность применения принудительного труда исчезала с расширением рынка наемной рабочей силы и ее удешевления из-за роста численности ссыльных и переселенцев. Принудительный труд, несмотря на кажущуюся дешевизну, был дорог, поскольку малоэффективен (ниже вольнонаемного по производительности в 2-3 раза). Кроме того, он требовал значительных расходов на содержание тюремной инфраструктуры. Сначала от услуг каторжников отказалось судостроение, затем были распущены военно-рабочие команды, сократилось их использование в солеварении. В конце 1820-х - начале 1830-х гг. буквально рухнуло основанное на каторжных порядках казенное винокурение. В целом, к середине XIX в. экономика региона переходит к преимущественно капиталистическим методам развития, сведя к минимуму использование принудительного труда.
   Тем не менее, в связи со строительством Транссибирской железной дороги вопрос о применении здесь труда ссыльнокаторжан и ссыльнопоселенцев вновь возник в конце XIX в. из-за дефицита рабочей силы, особенно в Восточной Сибири и Забайкалье. Комитетом Сибирской железной дороги принимается решение использовать эти категории наравне с вольнонаемными рабочими и предоставить им льготы за "ударный" и качественный труд путем сокращения сроков отбывания наказания (на треть для каторжан и на половину для ссыльнопоселенцев). За 1894-1897 гг. на сооружении Средне-Сибирского участка дороги (Красноярск-Иркутск) было задействовано 1472 заключенных Александровской каторжной тюрьмы и ссыльнопоселенцев. На Забайкальской железной дороге в 1896-1900 гг. этот показатель по ссыльнокаторжанам составил 1700, а по ссыльнопоселенцам 2500 человек [57].
   Привлечение перечисленных выше категорий невольных обитателей региона в качестве наемных рабочих имело специфические последствия в сфере классовой борьбы, особенно в золотопромышленности, где ссыльнопоселенцы в рассматриваемое время абсолютно преобладали. Хроника рабочего движения в Сибири до начала ХХ в. беспристрастно фиксирует: 1870 г. - на прииске в Мариинском округе рабочий Попов убил служащего. 1873 г. - на прииске в Енисейской губернии рабочие разогнали администрацию и разграбили склад со спиртом. 1876 г. - на приисках Мариинского округа рабочий Жердев убил смотрителя, а рабочий Климов ранил управляющего; на прииске в Енисейской губернии рабочий убил служащего. 1879 г. - на прииске в Енисейской губернии двое рабочих убили владельца из-за обсчета. 1880 г. - на прииске в Мариинском округе рабочий ножом ранил фельдшера. 1881 г. - на прииске в Якутской области рабочий пытался убить служащего. 1884 г. - на прииске в Мариинском округе 50 рабочих избили семью управляющего, разбили кладовую со спиртом и не работали два дня. 1885 г. - на приисках в Енисейской губернии из-за плохого обращения рабочие разогнали служащих, одного убили и избили управляющего. 1887 г. - на прииске в Томской губернии рабочий кайлой убил служащего. 1890 г. - на прииске в Енисейской губернии рабочий убил кайлой урядника за участие в расправе над бастующими рабочими. 1895 г. - на прииске в Енисейской губернии двое рабочих убили управляющего [58].
   Прекращение уголовной ссылки в Сибирь на основании закона от 12 июня 1900 г. избавило регион от массового наплыва сюда уголовного элемента. Самодержавие сделало ставку на крестьянскую колонизацию региона. Однако ссылка политических противников режима продолжалась вплоть до февраля 1917 г.
   Исчерпывающих данных о количестве водворенных в Сибирь политических и государственных преступников в течение XIX - начала ХХ в. нет. По сохранившимся данным Тюменского приказа о ссыльных за 1864-1869 и 1876-1894 гг., т. е. примерно за 30 лет, в регион проследовало 25 473 политических ссыльных. По сведениям Э. Ш. Хазиахметова, за 1905 - февраль 1917 г. сюда сослали еще 17 139 чел.; в канун Февральской революции 1917 г. в Сибири находилось не менее 9346 политических ссыльных и 485 политкаторжан, всего 9831 человек [59]. Таким образом, за весь изучаемый период в регионе побывало не менее 50 тыс. политических противников самодержавия. Наиболее массовыми группами этой категории невольных обитателей края стали участники восстания 1863-1864 гг. в Польше и Первой русской революции 1905-1907 гг.
   Безусловно, 50 тыс. "политических", из которых большая часть вернулась в Европейскую Россию, несопоставимы по степени воздействия на процесс заселения и колонизации региона с 1 млн. уголовников, в основном оставшихся на постоянное жительство здесь. Но нужно иметь ввиду, что среди этой категории временных жителей Сибири преобладали лица интеллектуально одаренные, обладавшие дефицитными для региона профессиями (врачи, учителя, журналисты, экономисты и т. д.). Достаточно вспомнить в этом отношении первый принудительный интеллектуальный "десант" в Сибирь в лице 121 декабриста, распространявших агрономические знания, учивших грамоте, изучавшие природные богатства и аборигенные этносы. В 1914-1916 гг. среди политических ссыльных 76,7 % были грамотными, в том числе высшее образование имели 5,7 %, среднее - 14,9 % [60].
   Особенно важным являлось присутствие образованных и профессионально подготовленных специалистов в отдаленных районах. Например, из сосланных в 1870-1880 гг. в Якутскую область 313 народников 24 % имели высшее и почти 32 % - среднее образование, в то время как по данным переписи 1897 г. грамотных по всей Сибири насчитывалось 9,6 %, а имеющих образование выше начального - 0,8 % [61].
   Будучи выходцами из регионов с более высоким развития рыночных отношений, ссыльные этой категории становились пионерами развития новых видов предпринимательской деятельности. Так, поляки, участники восстания 1863-1864 г., оставшиеся в Сибири после амнистии и создавшие здесь семьи, стали инициаторами создания в регионе новых для него видов бизнеса (продажа лекарств, производство колбас, кондитерских изделий, фотодело, содержание гостиниц, слесарно-механическое производство и т. д.) [62].
   В качестве иллюстрации мы остановимся только на одной сфере деятельности политических ссыльных в рассматриваемое время - оказании медицинской помощи местному населению. Даже в начале ХХ века в наиболее освоенной Западной Сибири на одну больницу приходилось от 7 до 80 тыс. жителей [63]. По данным Первой всеобщей переписи населения Российской империи в 1897 г. в Сибири на 5,5 млн. жителей насчитывалось 369 врачей, 32 дантиста, 156 военных врачей, 1553 фельдшера и аптекарских ученика, 191 аптекарь, провизор и фармацевт; всего - 2301 медицинский работник [64]. Но уже в 1880-е гг. только в Западной Сибири более 50 ссыльных подали прошения с просьбой разрешить работать в больницах [65]. По данным Е. Никитиной только в 1910 г. в административной ссылке находилось 778 врачей и фельдшеров [66]. Реалистическую зарисовку труда сельских медиков-ссыльных на примере видного эсеровского функционера Д. Д. Донского, возглавлявшего больницу в с. Черное под Тобольском, дает в своих воспоминаниях его жена Надежда Михайловна: "Как всегда, муж много работал. С утра его путь лежал в больницу, стоявшую на окраине села, над рекой. К вечеру необходимо было провести обход больных в стационаре на 10 коек. Кроме этого было много разъездов" [67]. Кроме медицины, пожалуй, только журналистская деятельность преобладала в рабочей специализации политических преступников, отбывавших ссылку в Сибири [68].
   Таким образом, осуществленный нами анализ позволяет утверждать, что уголовная и политическая ссылка в Сибирь в XIX - начале ХХ вв. внесла существенный, хотя и противоречивый, вклад в процесс заселения и колонизации региона, оказала большое воздействие на формирование здесь русского населения. У подавляющего большинства ссыльнопоселенцев отсутствовала мотивация к занятию честным трудом. Характерно, что на территории Алтайского округа, куда ссыльные не допускались, уровень криминальной напряженности был гораздо ниже, чем в остальных уездах Томской губернии [69]. "Крестьяне считают поселенца варнаком, - замечал Н. М. Ядринцев, - человеком, способным на всякое преступление и надувательство, тунеядцем, сидящим на мужичьей шее. Сибирские крестьяне создали пословицу: "поселенец, что младенец: на что взглянет, то и стянет" [70]. Поэтому для защиты своих интересов местное крестьянство в отношении постоянно кочующего контингента бродяг использовало насилие. В частности, типичным явлением в XIX в. становится борьба жителей притрактовых селений с бродягами, получившая наименование охоты на "горбачей" [71].
   [2.3. Конец XIX - начало XX века: крестьянское переселение]
   Стратегия же переселенческой политики царского правительства в XIX веке трансформировалась от запретительной через разрешительную к поощрительной. В 1881 г. утверждаются "Временные правила для переселения", которые вводили разрешительный принцип переселения для всех лиц сельского состояния. 13 июля 1889 г. высочайше утверждаются "правила о переселении сельских обывателей и мещан на казенные земли". Этот законодательный акт общего содержания в 1890 г. распространяется на Алтайский округ Кабинета, а в 1892 г. - на Восточную Сибирь. Параллельно с этим шла разработка нормативного акта о сибирском землеустройстве, которая завершилась 23 мая 1896 г. утверждением императором Николаем II соответствующего закона, на основании которого производилось поземельное устройство на территории Томской, Тобольской, Енисейской и Иркутской губерний до 1917 г. Как верно заметил А. А. Храмков, "другие законы были лишь развитием закона от 23 мая 1896 г." [72].
   Стимулирование крестьянской миграции в Сибирь в условиях роста аграрного перенаселения в Европейской России вело к резкому росту количества переселяющихся. Так, число проследовавших в регион в 1885-1905 гг. составило 1,5 млн. человек (по 7 тыс. в год); за 1906-1910 гг. равнялось 2,5 млн., а в 1911-1913 гг., уменьшившись два раза, достигло 302,4 тыс. человек в год. В 1908 г. переселенческий поток достиг максимальной отметки в 644777 человек, в то время как число возвратившихся составило 45 102 чел [73]. Ни до, ни после страна не знала таких масштабов организованной миграции, потребовавшей существенного напряжения усилий правительственных органов и приведшей, наряду с естественным приростом, к удвоению численности населения Сибири с 1897 по 1916 гг. (с 5,8 до 11,0 млн. чел.).
   По своей масштабности, степени воздействия и последствиям массовую крестьянскую миграцию в Сибирь конца XIX - начала ХХ в. и производимое одновременно с этим землеустройство можно квалифицировать как переселенческую революцию. Ее основными качественными составляющими стали: кардинальное изменение отношения правительства от запрещения и ограничения к поощрению и организации; унификация землепользования всех категорий сельского населения (старожилов, новоселов и аборигенов); быстрое развитие рыночных отношений в сельском хозяйстве, оформление аграрной специализации территории; резкий рост численности сельского населения, его социальная дифференциация, нарастание напряженности и противостояния между старожилами и новоселами, российскими крестьянами и коренными жителями, эскалация противостояния властям всего сельского социума региона; инновации в культурной сфере, хозяйственной деятельности, образе жизни селян.
   Российское крестьянство главную причину переселений видело в прогрессирующем малоземелье. Указанное обстоятельство отчетливо проявляется при анализе прошений сельских обывателей, решившихся переехать в Сибирь. Например, в 1895 г. крестьяне Пермской губернии Ф. С. Утев и Г. Д. Бокалов так объяснили свое решение: "Мы, бывшие крепостные крестьяне помещицы графини Натальи Павловны Строгановой, при добровольном выкупе земель у нее нашим Архангельским сельским обществом по дополнительной к уставной грамоте акту в 1870 году получили в надел земли по 7 1/8 десятин на душу. В течение 25 лет, вследствие прироста населения, земельного надела стало мало, ремесла и промыслы не развиваются, поэтому и причитается нам заниматься хлебопашеством; если остаться на настоящих местах жить еще 25 лет, то мы доживем до того, что на каждую наличную душу мужского пола дойдет земли до 1 десятины, - пока еще не поздно, мы имеем намерение предпринять переселение в Томскую губернию". А их коллеги из Полтавской губернии А. П. Кроль и С. М. Недергай через год в унисон вторят: "Происходя из крестьянского сословия, мы, по примеру своих отцов находили и находим средства к существованию в хлебопашестве и ведении хозяйства. Между тем наши надельные крестьянские земли при своей малочисленности и истощенности не только не обеспечивают нашим семьям безбедного существования, но при отсутствии других источников к содержанию оставляют нас без куска хлеба и без всякой возможности поддерживать свои небольшие хозяйства" [74]. Таким образом, главной причиной переселений являлась патриархальная психология крестьянства, стремление решить проблему малоземелья за счет экстенсивных факторов, сохраняя низкий уровень агротехнической культуры своего хозяйства.
   Еще одна причина рассматриваемого явления базировалась на том, что колонизация "опиралась на представления о возможности дома и производства везде, что открывало весьма специфическое отношение к пространству, связывающие его с реализацией ценности воли, т. е. с возможностью безответственного существования, постоянной возможности ухода от проблем в мифологическое до проблемное состояние" [75].
   Представление о вольных землях являлось мощной побудительной причиной переселенческого движения. В связи с этим в своих воспоминаниях (1929 г.) Г. М. Карнаухов воспроизводит показательный диалог между политическим ссыльным Казимировым и стариком Дмитрием Кузьмичем Кухаревым, состоявшимся в 1912 г. в селении Братском Иркутской губернии. На вопрос: "Чем же Вам нравится Сибирь, глухая, таежная страна?", старожил ответил: "Только што там в матушке Рассеи хорошего? Кругом жандармы да палки, унижение да изгальство, подневольность да неволя. Человек там ничто: хуже скотины какой - все его лупят да приговаривают. Свободы там нет, мил человек!... А тут, в матушке Сибири, вольность для человека есть. Посмотри кругом: и просторы и земли, реки и леса. Власть притеснительная слабая супротив россейской. В зубы никто не тычет, в глаза не колет. Хоть - хлебопашествуй, хоть - рыбачь, хоть - охотничай, хоть - иди на вольную, куда глаза глядят" [76].
   Массовое переселение породило на рубеже XIX-XX вв. ситуацию фронтира между старожилами и переселенцами. Новоселы дали мощный импульс развитию сельского хозяйства региона, привнесли передовые приемы агротехники. Водворяясь на новых землях, они создавали "новую промышленную культуру", развивая кустарное производство [77]. Тем не менее крестьянин-новосел переносил на новые земли тот же экстенсивный способ ведения хозяйства, как на родине. Агроном В. П. Бушинский отмечал, что в степной зоне земельный простор "не принуждал местных хозяев направлять свою мысль на отыскивание каких-либо новых форм хозяйства, установления плодосмена и возможного лучшего использования земельной площади своих участков" [78].
   Первоначально, пока маховик переселений только набирал обороты, старожилы были заинтересованы в причислении новоселов к своим сельским обществам, поскольку это создавало рынок дешевой рабочей силы. Однако, как сообщается в отчете Главного управления Алтайского округа о движении переселенцев за 1888-1902 гг., "громадный приток переселенцев, и вместе с ними все усиливающийся спрос на земли, постепенно поднимал в глазах старожилов ценность земель, сообразно чему повышалась и плата, которую взимают старожилы за выдаваемые ими приемные приговора переселенцам. Таким образом, пять лет назад лишь 16 % переселенцев не находили средств, чтобы купить себе приговор, в настоящее время это не под силу уже почти 53 %" [79].
   Старожилы начинают воспринимать переселенцев как захребетников и требовать их выдворения на свободные земли. Например, сельский сход села Чистюньского Бийского округа в 1893 г. "имел суждение относительно проживающих у нас не причисленных российских переселенцев, прибывших из разных европейских губерний назад более десяти лет окоренившихся домашней живностью, первоначально занимающихся в основном количестве хлебопашеством, скотским выпасом и дроворубством в наших дачах наравне с нами; но так как переселенцы эти живут у нас весьма разорно, не платят добровольно в пользу общества денежную накладку, а хлебопашенные земли нашей дачи положительно издерживаются, так как в будущем нам пахать земель и совсем не будет. Вследствие чего мы единогласно постановили приговором этим просить Высшее Начальство о выдворении из нашего общества не причисленных переселенцев на свободные земли" [80].
   Обобщая многочисленные факты насилия по отношению к новоселам, начальник Алтайского округа констатировал, что "крестьяне-старожилы Алтайского округа и должностные лица Сельского Общественного Управления допускают по отношению переселенцев всевозможные насилия и самоуправства: выселяют переселенцев из деревень, несмотря на то, что многие из них проживают с согласия общества по нескольку лет и у тех же общинников приобрели постройки; отбирают распаханные земли, за которые уплачиваются в пользу общества повинности (кроме платы отдельными домохозяевами за распашку), земледельческие орудия; разламывают постройки, печи и окна в домах, наконец, воспрещают общественникам держать переселенцев на квартирах, вынуждая их с маленькими детьми и престарелыми больными жить под открытым небом и т.д." [81].
   Переселяющиеся в Сибирь располагали целым рядом льгот. Так, закон 1889 г. устанавливал для них право на получение ссуд на продовольствие и обсеменение полей (покупку семян), не дожидаясь их окончательного причисления к сельским обществам. Кроме того мигранты освобождались от уплаты казенных сборов и арендных платежей за отведенные земельные наделы на три года, с них снимались все недоимки в местах выхода по казенным, мирским и земским сборам, а также выкупные платежи с полученных после 1861 г. наделов.
   15 сентября 1890 г. вводится система скидок с проездной платы, сведенная в 1894 г. Комитетом Сибирской железной дороги в единый переселенческий тариф. В 1898 г. цена переселенческого билета понижается до размеров стоимости детского билета в вагоне третьего класса. Реально, если в начале 1890-х гг. проезд семьи новоселов из средней полосы России до Томска обходился ей в 57 руб., то в 1903 г. - в 15 руб. [82]. Одновременно с этим, в 1891 г. Министерством внутренних дел вводятся в действие правила о выдаче переселенцам ссуд на первоначальное обзаведение. Окончательное решение о таковой принималось соответствующим министерством (внутренних дел или императорского двора) и она не должна была превышать 200 руб. на семью.
   Как это выглядело на практике можно судить по следующему архивному документу: "1898 года декабря 17-го дня я нижеподписавшаяся оседло проживающая в переселенческом поселке Николаевском Покровской волости Барнаульского округа переселившаяся из Курской губернии крестьянская вдова Дарья Васильева Косоногова выдала это обязательство Главному Управлению Алтайского Округа в том, что сего числа получила в ссуду сорок рублей (40 рублей). На полученные в ссуду деньги я обязываюсь приобрести одну лошадь в 25 рублей и одну корову в 15 рублей. Полученные мной деньги обязываюсь возвратить через пять лет, начиная с 17-го декабря 1899 года и уплачивая ежегодно по равной части - пропорционально полученной сумме. В исправной уплате вышеозначенной ссуды отвечаю всем своим имуществом" [83].
   5 июня 1894 г. вступают в силу "Временные правила о пособиях от правительства нуждающимся семействам переселяющихся", разработанные Комитетом Сибирской железной дороги. Они пересматривались и дополнялись в 1896, 1899, 1903, 1906 гг. Наконец, 19 апреля 1909 г. начинает действовать закон "О порядке выдачи ссуд на общеполезные надобности переселенцев". Согласно им, легально переселяющаяся в Сибирь крестьянская семья имела право на получение льготных (беспроцентных) возвратных ссуд на переезд по железной дороге и водным транспортом в размере 50 руб. и хозяйственное устройство в течение трех лет со времени водворения на новом месте в размере 160 руб., а если водворение происходило в старожильческое общество, то в половинном размере. Кроме того, "для возведения построек переселенцам могут быть безвозмездно отпускаемы лесные материалы из ближайших к отведенному им участку казенных дач, в размере не свыше двухсот строевых дерев и пятидесяти жердей на двор и, сверх того, для бань по двадцати и для гумен и риг по шестидесяти дерев".
   Количество бюджетных средств, выделяемых на ссуды постоянно возрастало, достигнув в 1903 г. 12 106 тыс. рублей. Их к этому времени получили 64 892 семьи, или 87 % от всех осевших на сибирских землях. Средний размер ссуды составлял 90 руб. 80 коп. [84]. Как заметил по их поводу В. Г. Тюкавкин: "Выданных денег было недостаточно для полного устройства, но они помогали новоселам, прибавляющим привезенные средства, "дотянуть" до первого своего урожая" [85].
   Вместе с тем по поводу ссуд переселенцам существовала и противоположная точка зрения, отрицающее их положительное воздействие. Она четко выразилась в письме-фельетоне И. Е. Белякова, введенном в научный оборот Н. Н. Родигиной. Автор следующим образом описывает образ жизни переселенцев в Казаткульской волости Каинского уезда Томской губернии: "Вот мы перебились кое-как пособием первую зиму, которая была у нас за великий праздник: день и ночь картам спокою не давали, а по ночам каждый вечер с гармониями от конца до конца деревни хороводы водились. И уже получили мы по 62 рубля, а на Бурковом участке, 8 верст от нас, говорят, по 150 рублей получили да еще на третье подали по 100 рублей. И вот наша молодежь и веселилась по всей ночи, а старики на печи протерли о кирпичи все плечи у последних рубашонок и не думали о будущей весне и посеве, - так и думали, что семена ко дню посева будут готовы либо из Омска, а то прикажут богатому старожилу отворить амбары" [86].
   Помимо ссуд, согласно "Правилам о переселении на казенные земли" 1906 года, организованные переселенцы получали вознаграждение за оставленную ими в местах выселения землю в селениях с общинным землевладением, размер которого определялся добровольным соглашением между ними и сельским обществом. В местах водворения "переселенцы освобождаются от казенных платежей и земских денежных сборов в течение пяти лет,… а в последующий за тем пятилетний срок означенные переселенцы облагаются упомянутыми сборами в половинном размере". Достигшие призывного возраста освобождались от призыва в армию на три года.
   Этим можно завершить перечисление льгот, предоставляемых лично семьям переселенцев. Кроме того, законом от 19 апреля 1909 г. предусматривалось выделение ссуд на общеполезные надобности переселенческим сельским обществам и товариществам крестьян: на сооружение ирригационных объектов (колодцы, пруды, плотины, канавы); на дорожное строительство; на постройку общественных зданий (зернохранилища, школы, культовые сооружения, волостные и сельские правления и т.д.); на пожарную охрану; на сооружение сельскохозяйственных предприятий (мельницы, кирпичные заводы, маслозаводы) и на внутринадельное межевание. Одновременно государство вкладывало значительные средства на организацию перевозки переселяющихся в Сибирь (питательно-врачебные пункты и переселенческие участки), содержание складов сельскохозяйственных машин и инвентаря. Общие расходы казны на эти цели выросли с 1906 по 1911 г. с 5 до 25 млн. рублей [87].
   Массовая миграция российских крестьян, как мы уже отмечали в предшествующей главе, существенно повлияла на землепользование аборигенных этносов в плане перевода их на оседлость. Но сам процесс землеустройства осуществлялся крайне осторожно и предварялся проведением обследований (статистико-экономические экспедиции) хозяйственной деятельности и землепользования коренных народов. Такие экспедиции проводятся в 1908 г. в Горном Алтае, в 1896-1900, 1907-1910 гг. в Акмолинской, Семипалатинской и Тургайской областях. В случаях массового недовольства и сопротивления "инородцев" работы приостанавливались, как это имело место в Бурятии и Горном Алтае. Власти контролировали и поток переселенцев в районы компактного проживания национальных меньшинств. Так, в 1908 г. большим тиражом в виде листовки издается объявление томского губернатора барона К. С. Нолькена следующего содержания: "Томский губернатор, по соглашению с Переселенческим Управлением и Кабинетом Его Величества, сим сообщает во всеобщее сведение, что, ввиду отсутствия свободных земель в Горном Алтае и неразмежеванности земель, занятых кочевниками и прочим населением, означенный край закрыт для переселения. Поэтому прибывающие в этот край переселенцы предупреждаются, что им ни отвода земельных участков, ни сдачи земли в аренду производиться распоряжением Правительства не будет, а все ходатайства по этому предмету будут оставляемы без последствий. Самовольные захваты будут преследоваться по закону" [88].
   В феврале 1911 г. Министерство императорского двора уведомило начальника Алтайского округа, "что замежевание в переселенческие участки фактического пользования инородцев, хотя-бы с формального согласия последних, выраженных в виде подписок, неправильно, так как по Указу 19 сентября 1906 года для нужд колонизации Управлением Округа могут передаваться лишь незаселенные земли Алтайского округа, оброчные статьи и земельные излишки, остающиеся за Кабинетом от поземельного устройства старожилов, но отнюдь не земли, находящиеся во владении населения, в том числе инородцев, и что устройство инородцев в переселенческих участках не отвечает цели Указа 19 сентября 1906 года, а именно предоставления земель нуждающемуся в них населению Европейской России" [89].
   С особой тщательностью и осторожностью землеустроительные работы проводились в Степном крае. "Сплошное и окончательное землеустройство киргиз возможно только в отдельных частях киргизской степи, где переход к оседлости и земледелию составляет уже общее, вполне определенное явление, - констатировали П. А. Столыпин и А. В. Кривошеин. - Во многих киргизских волостях этого еще нет, и здесь перераспределение государственных земель между кочующими по чернозему киргизами и стремящимися сюда русскими земледельцами должно быть построено на других основаниях: временное оставление киргизами части земель по кочевым и скотоводческим нормам и немедленная передача освобождающихся земель в колонизационный фонд. Кроме того было бы чрезвычайно желательно облегчить для переселенцев аренду земли у киргиз. Действующий закон устанавливает для этого чрезмерно сложные формы: для каждого отдельного случая аренды требуется согласие целой киргизской волости" [90].
   Омский исследователь Д. В. Кузнецов раскрыл сложную и трудоемкую процедуру наделения землей казахов и изъятия ее для образования переселенческих участков. Прежде всего, с учетом почвенных условий и количества голов скота на одно хозяйство (кибитку), определялись нормы землевладения, которые колебались в пределах от 145 до 450 десятин на кибитку. Отмежевание излишков осуществлялось переселенческими партиями. При этом составлялся проект переселенческого участка, который передавался "заинтересованным киргизам". От них в волостное правление приглашались доверенные от каждого аула, которые при обязательном присутствии волостного правления и аульного старшины формулировали позицию своих доверителей по предложенному проекту. Производителю работ, кроме того, предписывалось "не ограничиваясь выслушиванием заявлений этих лиц, принимать все меры к тому, чтобы выяснить их действительные нужды и размеры того ущерба, который мог причинить им выдел". После этого составлялся протокол с изложением всех заявлений (учтенных и неучтенных производителем работ), который утверждался временной комиссией из семи человек, ответственных за организацию переселений и землеотводных работ в данном уезде. Его копия передавалась соответствующему крестьянскому начальнику как гаранту соблюдения интересов казахского населения. Далее образованный таким путем переселенческий участок отграничивался межевыми знаками и поступал под заселение. Постановления временной комиссии могли быть обжалованы в общем присутствии областного правления, выносившем окончательное решение [91]. Кроме того, специальной инструкцией чинам землеустроительных партий предоставлялось право устанавливать неприкосновенность некоторых видов угодий, важных для кочевого населения - земли, занятые зимними жилищами, расположенные вблизи от них защитные рощи и зимние пастбища, а также орошаемые участки [92].
   Такой порядок, а также жесткое ограничение самовольных переселений крестьян на угодья скотоводов, позволили П. А. Столыпину и А. В. Кривошеину справедливо, на наш взгляд, утверждать, "что до сих пор переселенческая организация скорее поступалась интересами переселения в пользу кочевников, а не наоборот" [93]. Это резюме можно распространить не только на кочевников, но и на аборигенное население северных районов Сибири. В начале ХХ в. выяснилось, что, например, в Томской губернии за пользователями были закреплены лишь промысловые угодья, и лучшие из них принадлежали "инородцам". Причем государство активно защищало их интересы, и почти все судебные дела по спорам аборигенов и русских крестьян из-за рыболовецких и охотничьих участков выигрывали первые [94]. Это вело к конфликтам не на национальной, а на экономической основе и провоцировало крестьян на захваты угодий и земель коренных обитателей. Попутно заметим, что одной из причин, сдерживающих переселения, являлось жесткое, с использованием насилия, противодействие "инородцев". Так, во всеподданнейшей записке нижегородского губернатора Н. М. Баранова (1894), наблюдавшего, по его словам, в течение 12 лет все возрастающий поток мигрантов в Западную Сибирь, "значительное количество возвращающихся обратно переселенцев единогласно указывают на грабежи киргизов как единственную причину, заставившую их бросить вновь заведенное хозяйство и возвратиться на родину" [95].
   В интересах аборигенов решались вопросы выделения земли для реализации закона от 8 июня 1901 г. "Об отводе частным лицам казенных земель в Сибири", который не всегда корректно квалифицируют как попытку насаждения помещичьего землевладения в регионе. Яркой иллюстрацией этому может служить тяжба потомственного почетного гражданина И. А. Пирожкова, бурята по национальности, со своими сородичами Боханского ведомства Балаганского уезда Иркутской губернии. В июне 1899 г. он обратился к министру земледелия и государственных имуществ с прошением продать ему участок земли площадью 2300 десятины, взятый в 1882 г. в сороколетнее бесплатное пользование у бурят Боханского ведомства. На участке им возведена паровая мельница, а также расчищен под сенокосы клин площадью 40 десятин. В связи с началом землеустройства Пирожков обязан был арендовать эти земли, но он опасался, что "инородцы" "предъявят ко мне весьма тяжелые арендные условия, и я должен буду прекратить дальнейшее ведение хозяйства". В конечном счете земля осталась в нераздельном пользовании казны и бурят Боханского ведомства, а за просителем оставлено право на пользование 240 десятинами расчищенной им земли с платой в казну по 20 коп. за каждую десятину ежегодно [96].
   [2.4. Спад столыпинского переселения и его причины]
   Особое место в массовой миграции начала ХХ века принадлежит ситуации 1910 г., связанной с качественными изменениями в переселенческом движении и несостоявшимся поворотом ("новым курсом") в переселенческой политике самодержавия после поездки П. А. Столыпина и А. В. Кривошеина в Сибирь.
   Прежде всего в 1910 г. произошло обвальное падение числа переселившихся (с 619,3 тыс. в 1909 г. до 316,1 тыс.) при существенном увеличении (с 13,3 до 36,3 % соответственно) количества вернувшихся домой. Негативная тенденция усугубляется в 1911 г., когда из 189,8 тыс. проследовавших в Сибирь 116,3 тыс. (61,3 %) вернулись обратно [97]. Причем местные наблюдатели, отслеживая ситуацию, уже в начале 1910 г. предсказывали провал, "который может привести к печальным последствиям, как переселенцев, так и сибирских старожилов" [98]. Спад миграционного потока происходил в условиях существенного увеличения бюджетного финансирования переселений и расширения государственной помощи новоселам [99]. Достаточно сказать, что ассигнования Переселенческому управлению в 1910 г. по сравнению с 1909-м выросли с 23,0 до 24,9 млн. рублей и достигли максимальной отметки в 29,3 млн. рублей в 1914 г. [100]. Представляется, что главными факторами сокращения переселений в Сибирь, начиная с 1910 г., являлись опасения потенциальных новоселов застать здесь прежние российские порядки (выкуп надельной земли) в свете заявленных в 1910 г. П. А. Столыпиным преобразований в аграрной политике применительно к Сибири, о чем пойдет речь ниже. Нельзя сбрасывать со счетов и эпидемию чумы, занесенную в Сибирь с Дальнего Востока, а так же холеры, свирепствовавшей здесь в 1910-1911 гг.
   Важное значение в изменении правительственного курса имела поездка в Сибирь в августе-сентябре 1910 г. председателя Совета Министров П. А. Столыпина, начальника Главного управления землеустройства и земледелия (ГУЗиЗ) А. В. Кривошеина и начальника Переселенческого управления ГУЗиЗ тайного советника Г. В. Глинки. Всего, по собственным подсчетам, за 10 суток министры побывали в шести уездах четырех губерний и областей (Акмолинской, Семипалатинской, Тобольской и Томской), "где мы, сделав более 800 верст на лошадях в сторону от железной дороги и водного пути, видели несколько районов, весьма различных по условиям заселения" [101].
   Вояж П. А. Столыпина, А. В Кривошеина и Г. В. Глинки вызвал неоднозначную реакцию в России и в Сибири. Ее всячески афишировали проправительственные повременные издания. Либералы и радикалы отнеслись к мероприятию как сугубо пропагандистскому, сравнивая с известным путешествием Екатерины II в Крым. Обобщая впечатления от поездки высокопоставленных администраторов, самая влиятельная и наиболее авторитетная из либеральных изданий в регионе - газета "Сибирская жизнь" в передовой статье прозорливо предлагала поставить крест на всех многочисленных просьбах и жалобах, врученных визитерам, ибо властям нужен только положительный результат по принципу "все идет хорошо" [102].
   В свою очередь, П. А. Столыпин пытался извлечь из предпринятого мероприятия максимум пропагандистского эффекта. Давая интервью английскому журналисту, он заявил: "Мы видели сотни переселенцев. Мы спрашивали всех тех, которые недовольны своей жизненной обстановкой, заявить нам об этом и таковым будут даны бесплатные билеты на бесплатный проезд в Россию. И что вы думаете? Всего нашлось две старых вдовы… Таким образом, вы видите, что речи о бегстве переселенцев из Сибири не может быть. Меня поразил тип сибирского переселенца. Он, по видимому, заразился демократическим духом коренных сибиряков" [103].
   Впечатления и предложения П. А. Столыпина и А. В. Кривошеина очень быстро материализовались в пространную записку, которая уже 9 ноября 1910 г. была распространена среди депутатов 3-й Государственной думы (далее сноски на нее даются непосредственно в тексте) [104]. Прежде всего министры заявляли об общем успехе переселенческого дела в Сибири. Признавая факт сокращения потока переселенцев в 1910 г., они данное обстоятельство квалифицировали как положительную тенденцию, говорящую о необходимости заняться обустройством новоселов. Следствием этого должно стать сокращение доли самовольных мигрантов и повышение среди переселяющихся числа зажиточных. Главная задача государства в изменившихся условиях - найти для заселения земли, путем вовлечения в сельскохозяйственный оборот таежной зоны (Нарымский край), "скорейшего и сплошного поземельного устройства старожилов" (с. 28) и "временное оставление киргизам части земель по кочевым и скотоводческим нормам и немедленная передача освобождающихся земель в колонизационный фонд" (с. 20). Для переселенцев необходимо строить церкви, больницы, школы, склады сельскохозяйственных машин, развивать транспортные коммуникации.
   Но коренное решение вопроса заключалось "в скорейшем предоставлении сибирским старожилам, переселенцам и оседлым, окончательно устроенным инородцам, прав собственности на отведенные и отводимые им обширные наделы" (с. 30) в духе указа от 9 ноября 1906 г. Помимо мелкого крестьянского, в Сибири необходимо развивать и поощрять "культурные частновладельческие хозяйства" в рамках закона от 8 июня 1901 г., а также хутора и отруба. При этом предлагалось сохранить общину в сибирской деревне в силу ее гибкости, инновационной ориентированности, умения распутывать и разрешать земельные споры, поскольку в своей деятельности она базируется "на праве захвата трудом (заимке)" (с. 56).
   Для успешного осуществления предложенного курса, помимо чисто технических мероприятий (свобода ходачества, предоставление ссуд и льгот, организация агрономической помощи, обеспечение сбыта сельскохозяйственной продукции), министры предлагали "отводить наделы старожилам и переселенцам Сибири не в пользование, как теперь, а в собственность и покровительствовать здесь "мелкой единоличной собственности на землю" (с. 127). Необходимо прекратить "отводить и лучшие и худшие земли одинаково" и продавать землю переселенцам в районах с лучшими природно-климатическими и почвенными ресурсами (Алтай, Семиречье). "Рядом с мелкими крестьянским владениями надлежит образование за Уралом также частной земельной собственности" (с.129). И, наконец, "следует продолжить непрерывное заселение киргизской степи русскими переселенцами, как путем предварительного землеустройства киргиз, желающих перейти к оседлости, так и путем изъятия земельных излишков у киргиз, не получивших оседлого устройства, и облегчением аренды киргизских земель переселенцами - от широкого прилива в степь русских переселенцев выиграют и переселенцы, и киргизы, и сама степь, и русская государственность" (с. 129).
   Окончательно в записке на высочайшее имя, министры фиксировали главное: "Принять все требуемые в порядке законодательства меры к возможности распространения на все население Азиатской России узаконений последнего времени, направленных к устранению вредных сторон общинно-земельных порядков", а для этого распространить на Сибирь действие закона от 14 июня 1910 г. [105].
   Непосредственная реакция в Сибири на предложения П. А. Столыпина и А. В. Кривошеина была негативной. Либеральные круги обвинили правительство в нежелании осуществлять индустриальное развитие региона и сохранять его в качестве земледельческой колонии [106]. Общественность протестовала против массовых миграций на земли казахов-кочевников, заявляя об отсутствии в Сибири свободных земель и предрекая крах попыток колонизации Нарымского края и таежного Мариинского уезда Томской губернии [107]. Но наиболее последовательно местные либералы выступили против насаждаемого сверху института частной собственности на землю. "Отвод земли крестьянам в постоянное землепользование, - утверждала "Сибирская жизнь", - с сохранением, однако, права собственности за государством, обеспечивает вполне интересы крестьян и прогресс земледельческой культуры, но в то же время сохраняет за государством право верховного распоряжения землей в интересах общества и будущих поколений" [108].
   В ответ на "Записку" министров депутат 3-й Государственной думы от Томской губернии, член ЦК кадетской партии, профессор Томского технологического института Н. В. Некрасов подготовил объемную статью, в которой потребовал уничтожения в регионе "случайно сохранившихся пережитков прежнего режима", прежде всего кабинетского землевладения. В принципе он соглашался с необходимостью распространения здесь частной собственности на землю, но сразу указал на то, что ускоренное разрушение общины может привести к печальному результату. Депутат замечал: "Еще большее опасение вызывает намерение правительства одним росчерком пера произвести грандиозный переворот в экономической жизни Сибири внезапным переходом к частной земельной собственности. В этом вопросе необходимо отделить принципиальную сторону - желательность изменения титула владения и самый способ осуществления такой перемены. Несомненно, что замена права пользования правом собственности чрезвычайно желательна в целях ограждения интересов старожильческого населения", - но земля может превратиться в объект купли-продажи, а "следствием этого легко может явиться значительная мобилизация земельной собственности в Сибири по исключительно низким ценам и сосредоточение больших количеств земли в руках отдельных кулацких элементов сибирской деревни" [109]. Поэтому отстаивалась необходимость сохранения здесь общинного землевладения.
   Еще в большей степени накал страстей проявился по поводу переселений и частной собственности на земли аборигенов, прежде всего казахов. Дело в том, что еще до поездки министров, 16 марта 1910 г. А. В. Кривошеин сделал заявление о необходимости интенсивной колонизации Степного края, "не опасаясь за будущее киргизского народа". Кроме того, он предложил ввести частную земельную собственность в степных областях, Семиречье и на Алтае с правом свободной продажи земли старожилами, включая коренных жителей, и новоселам [110]. Как видим, был брошен первый шар, дополненный в конце года "Запиской" двух министров, отвечающих за переселения.
   В многочисленных публикациях и выступлениях по поводу предполагаемой акции в принципе не отрицалась необходимость перевода кочевников на оседлость в длительной перспективе, при сохранении национальной самобытности. То, что происходило в рассматриваемое время на громадных просторах Прииртышья воспринималось как хаотичный, но в то же время безостановочный процесс. "Людям с Запада не хватает земли, - замечал по этому поводу писатель и этнограф А. Е. Новоселов. - Голодные идут они толпами, а им сажень за саженью, верста за верстой отводят хлебородные участки. Аулы все ближе к своим кочевкам подходят, один к другому. На незанятых еще удобных урочищах их сошлось вместе по нескольку. В прежнее время это было немыслимо, а теперь, как бы в ответ на требования жизни, вернее, под мощными ударами ее степные табуны растаяли" [111]. И киргиз как-то принизился, - отмечал корреспондент "Сибирской жизни", - стушевался, неумелыми руками взялся за плуг. Но для этого ему надо слишком долго прожить и обрусеть, а это не так легко" [112].
   Сибиряки выступали против научно не обоснованного продвижения в зону рискованного земледелия. В частности, депутат 3-й Государственной думы от Тобольской губернии, агроном Н. Л. Скалозубов подчеркивал: "На юге в киргизских полупустынях разрушается единственно целесообразное здесь кочевое хозяйство, киргизы изгоняются из степей, земля нарезается на участки и населяется хлеборобами, совершенно к условиям пустыни не приспособленными" [113]. От имени Сибирской парламентской группы в Думе Н. В. Некрасов поддержал необходимость проведения землеустроительных работ у аборигенов, но "при этом должно быть в законодательном порядке обеспечено право пользования теми территориями, которые необходимы для продолжения хозяйственного быта соответственно с их бытовыми условиями и этнографическими особенностями" [114]. В конечном счете, вопрос о введении частной собственности на землю в Степном крае стал причиной выхода из кадетской партии ряда казахских общественных деятелей. Объясняя случившееся, наиболее авторитетный из них, член ЦК ПНС А. Н. Букейханов отмечал: "Кадетская партия выступает за передачу земли в частную собственность. Если наши казахи возьмут землю в частную собственность, то продадут ее мужикам, как башкиры, и через несколько лет останутся голыми и с пустыми руками" [115].
   Как известно, ни одно из предложений П. А. Столыпина и А. В. Кривошеина, сформулированных в 1910 г., не было реализовано, хотя определенные подготовительные мероприятия правительством были предприняты. Отсутствие подвижек в этой области объясняется начавшейся мировой войной. Как нам представляется, введение частной собственности, в том числе применительно к наделам переселенцев, встретило бы мощное противодействие крестьян, особенно на землях Кабинета. За 1907-1914 гг. в Алтайский округ Кабинета ЕИВ переселилось 734 тыс. человек, или почти каждый второй осевший в Сибири. Они основали 3415 населенных пунктов, распахали сотни тысяч десятин земли. Но округ, прежде всего его земля, являлись ассоциативно-частной собственностью дома Романовых. Поэтому за полученную в пользование землю крестьяне должны были заплатить собственнику 330 млн. рублей, не считая процентов. Ежегодные поступления Округу за пользование землей достигали до 10 млн. рублей. К ним необходимо добавить еще примерно 726 тыс. рублей в год, которые Кабинет получал за сдачу в аренду земли, как правило, отрезанной у крестьян в ходе землеустройства [116]. Навряд ли Романовы безвозмездно отказались бы от этих доходов, а алтайские крестьяне согласились бы выкупать свою землю, тем более - переселенцы, которые уже прошли через эту грабительскую процедуру в Европейской России в ходе реформы 1861 г.
   В целом, сибирское крестьянство (старожилы, новоселы, аборигены) решительно и последовательно боролись против изъятия "излишков" в процессе землеустройства. В архивах сохранилось колоссальное количество прошений и жалоб по данному поводу. По подсчетам А. А. Храмкова, только на Алтае с ними обратились 138820 человек, или около 10 % устраиваемого населения [117]. При этом проявлялись чудеса изворотливости, прекрасное знание законов, элементы социальной демагогии. Так, виртуозную по стилю и содержанию жалобу непосредственно министру земледелия и государственных имуществ направили в 1908 г. доверители Ужурского сельского общества Ачинского уезда Енисейской губернии. "Задача переселения заключается в том, - патетически начинается она, - чтобы нуждающейся в земле массе крестьянства безземельного дать возможность устроиться на свободных землях Сибири и др. окраин. В этих целях правительство ограничивает нас, старожилов, в праве безграничного пользования землями, находящимися в районах наших селений, отводя свободные участки переселенцам. Нам старожилам, такое ограничение, понятно, не совсем по вкусу. Но мы отлично понимаем, что это вопрос огромного государственного значения. Перед велениями начальства мы преклоняемся и молим бога, чтобы переселенческое дело творилось не во вред нам и в пользу нашим безземельным братьям". Суть же обращения сводилось к протесту против возможной передачи в долгосрочную аренду купцу Алексееву для организации образцовой фермы участка земли, отмежеванного у сельского общества еще в 1895 г. и используемого крестьянами ("Мы распахали землю, косили траву, удобряли его, строили заимки"). Здесь негодование сельчан поднимается до высших регистров и приводится аргументация, типичная для большинства крестьянских жалоб и прошений по поводу отчуждения угодий: "Возникает вопрос, может ли и должно ли быть допущено основание хотя и фермы на той самой земле, которая так крайне нужна нам, коренным работникам, поливавшим ее своим потом и кровью. Население наше увеличивается, нужда в земле растет, каждая пядь земли так дорога. Если мы теснимся для того, чтобы дать место нашим нуждающимся братьям из внутренних губерний, то это одно дело. Но если мы должны оттесниться ради какого-то Алексеева, то это другое дело. Для пользы отечества мы готовы не только землю свою отдать, но и животы свои положить. Но от нашествия какого-то купца-фермера мы ищем защиты" [118].
   Аграрная реформа не была поддержана снизу, в том числе в Сибири, и из-за стремления крестьянства сохранить общину. Можно согласиться с тем, что в ходе "игры в хутора" и "похода на общину", произошел не ее распад, а "оздоровление" [119]. В борьбе с правительственным "землерасстройством" крестьяне активно использовали общину и в известной степени реанимировали этот институт традиционного общества. Как установили барнаульские историки, "укрепление земли в подворное владение, интенсивно происходившее в период проведения столыпинской реформы, было не столько следствием разложения общины и роста буржуазно-индивидуалистских настроений среди крестьянства, сколько результатом стремлений крестьян в условиях массового наплыва переселенцев из Европейской России оградить свои земли от перераспределения в пользу прибывающих переселенцев" [120].
   Собственно, и переселенцы в большинстве своем предпочитали общинные порядки, и славянско-православная колонизация сопровождалась переносом на новые территории такого важного атрибута российской цивилизации как корпоративность, т. е. общинной организации [121]. Как верно, на наш взгляд, подметил П. Ф. Никулин: "В начале ХХ в. рынок не смог разрушить социально-трудовые основы крестьянского хозяйства… Оно сохраняло свою целостность и устойчивость, поскольку сохранялась ее главная опора - семейная рабочая сила и крестьянская трудовая (духовная) культура" [122]. Поэтому крестьянство Сибири связывало свои надежды на достаток и благополучие прежде всего с наличием в избытке пригодной для сельскохозяйственной деятельности земли. В связи с этим сокращение наделов воспринималось как вполне реальная угроза благополучию и вызывало противодействие всего сельского мира вне зависимости от социальной дифференциации, конфессиональной или национальной принадлежности. С социально-психологической точки зрения подобное поведение свидетельствовало о преобладании в менталитете крестьян патриархальной психологии и стремления сохранить традиционные формы хозяйства.
   Порожденное массовым переселением землеустройство с ограничением наделов способствовало эскалации противостояния между старожилами и аборигенами, с одной стороны, и переселенцами, с другой. Наложение ареалов выступлений 1905-1907 гг., межреволюционного периода, 1917, 1918-1919, 1920-1921 гг., имевших разную политическую направленность, дает в большинстве случаев совпадение в границах. Можно говорить о существовании в Сибири начала ХХ века зоны своеобразного фронтирного противостояния, охватывающего Тюкалинский, Бийский, Барнаульский, Змеиногорский, Кузнецкий, Минусинский, Канский, Нижнеудинский уезды. Не случайно колчаковский военный министра генерал А. Будберг констатировал в мае 1919 г.: "Восстания и местная анархия расползаются по всей Сибири; говорят, что главными районами восстаний являются поселения столыпинских аграрников, не приспособившихся к сибирской жизни и охочих на то, чтобы поживиться за счет богатых старожилов" [123]. Уже на современном этапе, применительно к югу Западной Сибири П. А. Новиков заключает по ситуации 1918 года: "Таким образом, переселенцы содействовали большевикам раньше, чем мог проявиться по отношению к крестьянам подчеркивающийся советскими историками "произвол белых военных властей". Это свидетельствует о том, что мобилизация стала только поводом для выступлений против белых властей части крестьян, изначально разделявшей доктрину большевиков или, по меньшей мере, сочувствующей ей. Также очевидно, что свои надежды с большевиками связывали переселенцы, рассчитывающие на передел земель сибирских казаков. Камнем преткновения были не столько размеры наделов, сколько расположение относительно Иртыша и Ишима, т. е. доступа к воде в степных районах. Естественно, что казаки, как наиболее ранние поселенцы, занимали наиболее пригодные земли, что вызывало зависть новоселов" [124].
   Даже там, где переселенцы обустраивались самостоятельно отдельными селениями, возникали проблемы. Обобщая собранный материал по трем переселенческим поселениям северо-западной части Барнаульского уезда, А. А. Храмков констатировал, что они "свидетельствуют своим примером если не об успехах дореволюционной переселенческой политики, то хотя бы о несомненной пользе переселений в Сибирь для многих крестьян. Они имели здесь больше земли, чем в Европейской России. Преодолевая огромные трудности, они успели много сделать в освоение своей местности. Однако сибирская деревня была далека от "процветания", о которой сейчас можно иногда прочитать. В ней имелось немало "горючего" материала, социальной напряженности и недовольства значительной части населения своим положением. Во всех изученных нами селах ядром населения являлась бедняцкая группа хозяйств" [125].
   Таким образом, осуществленный нами анализ миграционных потоков в процессе заселения и освоения Сибири в XVII - начале XX в. позволяет утверждать о том, что к концу рассматриваемого периода в основном завершилось формирование пришлого социума и заселение наиболее благоприятных в природно-климатическом и экономическом отношении территорий. Решающую роль в организации миграций сыграло государство; именно при его активном участии осуществлялось переселение в течение всего изучаемого времени. Характерной чертой миграций до 1930-х гг. являлась их аграрная направленность. Однако эффективность этой политики, особенно в принудительных вариантах (ссылка), была не высока. Люди не только приходили (приезжали), но и уезжали, не оседая на постоянное жительство.

  [1] РГАЛИ. Ф. 381. Оп. 1. Д. 235а. Л. 250.
  [2] Мусикевич А. Ф. Казачество и освоение восточных районов России в XVI - начале ХХ веков // Урало-сибирское казачество в панораме веков. Томск, 1994. С. 16-18.
  [3] Недбай Ю. Г. Казачество Западной Сибири в эпоху Петра Великого. Омск, 1998. С. 223.
  [4] Никитин Н. И. Служилые люди в Западной Сибири XVII век. Новосибирск, 1988. С. 30-33; Люцидарская А. А. Старожилы Сибири: историко-этнографические очерки XVII - начало XVIII в. Новосибирск, 1992. С. 56.
  [5] Резун Д. Я. Люди на сибирском фронтире в 17 в. // Фронтир в истории Сибири и Северной Америки в 17-20 вв.: общее и особенное. Новосибирск, 2002. Вып. 2. С. 20-23.
  [6] Недбай Ю. Г. Казачество Западной Сибири... С. 115.
  [7] Соколовский И. Р. Участие служилых людей польско-литовского происхождения в присоединении и освоении Сибири в XVII в. (Томск, Енисейск, Красноярск). Автореф. канд. дисс. Новосибирск, 2000. С. 22-23.
  [8] Никитин Н. И. Сибирская эпопея XVII века. М., 1987. С. 103.
  [9] Любавский М. К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до ХХ века. М., 1996. С. 459.
  [10] Цит. по: Сорокин М. Е. Кузнецкая пашня // Земля Сибирская и Дальневосточная. 1981. № 7. С. 64.
  [11] Цит. по: Шильниковская В. П. Устюг Великий. М., 1987. С. 250.
  [12] Русское население Сибири эпохи феодализма. Новосибирск, 2003. С. 9.
  [13] История крестьянства в Европе. М., 1986. Т. 3. С. 34, 180.
  [14] Резун Д. Я. О некоторых моментах осмысления значения фронтира Сибири Америки в современной отечественной историографии // Резун Д. Я, Ламин В. А., Мамсик Т. С., Шиловский М. В. Фронтир в истории Сибири и Северной Америке в XVII-ХХ вв.: общее и особенное. Новосибирск, 2001. С. 50-51.
  [15] Преображенский А. А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI - начале XVIII в. М., 1972. С. 136-137.
  [16] Замятина Н. Ю. Зона освоения (фронтир) и ее образ в американской и русской культуре // Общественные науки и современность. М., 1998. № 5. С. 77.
  [17] Резун Д. Я. Родословная сибирских фамилий: история Сибири в биографиях и родословных. Новосибирск, 1993. С. 196.
  [18] Павлов П. Н. Промысловая колонизация Сибири в XVII в. Красноярск, 1974. С. 54-56, 65-67, табл. 3-4.
  [19] Никитин Н. И. Служилые люди в Западной Сибири XVII века. С. 32, табл. 2.
  [20] Раев Д. В., Резун Д. Я. О посылке иноземцев в Сибирь в 1635 г. // Сибирский плавильный котел: социально-демографические процессы в Северной Азии XVI - начала ХХ века. Новосибирск, 2004. С. 13-20.
  [21] Резун Д. Я. Сибирский и американский город на фонтире // Резун Д. Я, Ламин В. А, Мамсик Т. С., Шиловский М. В. Фронтир в истории Сибири и Северной Америки... С. 24-25.
  [22] Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. Новосибирск, 1982. С. 98-99.
  [23] Корецкий В.И. Из истории заселения Сибири накануне и во время "смуты" (конец XVI - начало XVII в.) // Русское население Поморья и Сибири (Период феодализма). М., 1973. С. 42-43.
  [24] Водарский Я.Е. Численность русского населения Сибири в XVII-XVIII вв. // Русское население Поморья и Сибири... С. 200-204, табл. № 2. Подсчет наш.
  [25] Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. Новосибирск, 1982. С. 162.
  [26] Колесников А. Д. Русское население Западной Сибири в XVIII - начале XIX в. Омск, 1973. С. 388-407.
  [27] Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. Новосибирск, 1982. С. 159.
  [28] Словцов П. А. Историческое обозрение Сибири. Новосибирск, 1995. С. 567.
  [29] Щапов А. П. Великорусские области в Смутное время // Щапов А. П. Собр. соч., СПб., 1906. Т. 1. С. 648.
  [30] Болонев Ф. Ф. Старообрядцы Забайкалья в XVIII-ХХ вв. Новосибирск, 1994. С. 47, 62-63.
  [31] Высокопоставленные царские чиновники П. А. Столыпин и А. В. Кривошеин в начале ХХ в. государственное значение переселений видели "в смысле охраны границ, подъеме жизнедеятельности окраин, вовлечении их в общий хозяйственный оборот страны, смягчении аграрных затруднений в Европейской России". См.: Поездка в Сибирь и Поволжье. Записка П. А. Столыпина и А. В. Кривошеина. СПб., 1911. С. 17.
  [32] Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII - нач. ХХ в.). СПб., 1999. Т. 2. С. 314.
  [33] Миронов Б. Н. Социальная история России... Т. 1. С. 395.
  [34] Колесников А. Д. Ссылка и заселение Сибири // Ссылка и каторга в Сибири (XVIII - начало ХХ в.). Новосибирск, 1975. С. 51.
  [35] Мамсик Т. С. Из истории Новосибирской области XVIII - первая половина XIX в. // Фронтир в истории Сибири и Северной Америки в XVII-XX вв.: общее и особенное. Новосибирск, 2003. Вып. 3. С. 56.
  [36] Бушаров Е. А. Страницы истории тюменского Приказа о ссыльных // Земля тюменская. Тюмень, 2004. Вып. 17. С. 76.
  [37] Рабочий класс Сибири в дооктябрьский период. Новосибирск, 1982. С. 54.
  [38] Миненко Н. А. Первые русские деревни и города на территории Барабы и новосибирского Приобья // Город и деревня Сибири в досоветский период. Новосибирск, 1984. С. 18; Исупов С. Ю. Заселение Алтая отставными военнослужащими (вторая половина XVIII - начало ХХ в.) // Алтай в прошлом и настоящем. Барнаул, 1987. С. 49-52; Жеравина А. Н. Особенности заселения и сельскохозяйственного освоения Сибири в конце XVII - первой половине XIX в. // Американский и сибирский фронтир Томск, 1997. С. 46.
  [39] Андреев С. М. К истории основания станиц Кокчетавского уезда Акмолинской области // Степной край: зона взаимодействия русского и казахского народов. Омск-Кокшетау, 2001. С. 49-50; Из воспоминаний первого омского областного начальника С. Б. Броневского // Изв. Омского историко-краеведческого музея. Омск, 1997. № 7. С. 292-293.
  [40] Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. Новосибирск, 1982. С. 157.
  [41] Недбай Ю. Г. Казачество Западной Сибири в эпоху Петра Великого. Омск, 1998. С. 174.
  [42] Разгон В. Н. Сибирское купечество в XVIII - первой половине XIX в. Барнаул, 1999. С. 76-77.
  [43] Ивонин А. Р. Городовое казачество Западной Сибири в XVIII - первой четверти XIX вв. Барнаул, 1996. С. 147.
  [44] Зуев А. С. "Выбрали мы с товарищами меж собою": традиции казачьего самоуправления в Сибири в XVIII в. // Социально-политические проблемы Сибири. Новосибирск, 1994. С. 18-19.
  [45] Потанин Г. Н. Воспоминания // Литературное наследство Сибири. Новосибирск, 1983. Т. 6. С. 23.
  [46] Из воспоминаний первого омского областного начальника С. Б. Броневского. С. 237-238.
  [47] Марголис А. Д. Система сибирской ссылки и закон от 12 июня 1900 года // Ссылка и общественно-политическая жизнь в Сибири XVIII - начало ХХ вв. Новосибирск, 1978. С. 135.
  [48] Рощевская Л. П. Последний осколок приказной системы // Вопросы истории. 1978. № 12. С. 207.
  [49] Цитир. по: Шиловский Д. М. Полиция Томской губернии в борьбе с преступностью в 1867-1917 гг. Рукопись канд. диссерт. Новосибирск, 2002. С. 83.
  [50] Якубович П. Ф. В мире отверженных: Записки бывшего каторжанина. М., 1933. С. 189.
  [51] Томск. губ. ведомости, 1883, 21 июля.
  [52] Марголис А. Д. Система сибирской ссылки... С. 136.
  [53] Шиловский Д. М. Полиция Томской губернии... С. 61-62.
  [54] ГАНО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 2. Л. 1-46.
  [55] Рабочий класс Сибири в дооктябрьский период. С. 55.
  [56] Зиновьев В. П. Сибирь в экономике России XVIII - начала ХХ вв. // Сибирь в составе России XIX - начала ХХ вв. Томск, 1999. С. 13.
  [57] Саблер С. В., Сосновский И. В. Сибирская железная дорога в ее прошлом и настоящем. Исторический очерк. СПб., 1903. С. 178, 220, 229.
  [58] Рабочее движение в Сибири: историография, источники, хроника, статистика. Томск, 1988. Т. 1. С. 154, 157, 160, 162, 184, 166, 170, 173, 174, 177, 181, 185, 197.
  [59] Рощевская Л. П. Последний осколок приказной системы. С. 207-208; Хазиахметов Э. Ш. Сибирская политическая ссылка 1905-1917 гг. (облик, организация и революционные связи). Томск, 1978. С. 16: Он же. Роль бывших ссыльных в политической борьбе 1917-1918 гг. в Сибири // Исторический ежегодник ОмГУ, 1997. С. 105.
  [60] Щербаков Н. Н. Влияние ссыльных пролетарских революционеров на культурную жизнь Сибири (1907-1917). Иркутск, 1984. С. 224.
  [61] Троев П. С. Влияние ссыльных народников на культурную жизнь Якутии (60-е - 90-е годы XIX века). Якутск, 1998. С. 303.
  [62] Шиловский М. В. Сибирские поляки-предприниматели до 1917 г. (по материалам "Краткой энциклопедии по истории купечества и коммерции в Сибири") // Сибирская Полония: прошлое, настоящее, будущее. Материалы международной научно-практической конференции. Томск, 1999. С. 84.
  [63] Федотов Н. П. К истории здравоохранения в Западной Сибири. Томск, 1939. С. 32.
  [64] Общий свод по империи результатов разработки данных Первой Всеобщей переписи населения, произведенной 28 января 1897 года. СПб., 1905. Т. 2. С. 258-287.
  [65] Рощевская Л. П. Революционеры-разночинцы в западносибирском изгнании. Л., 1983. С. 168.
  [66] Никитина Е. Ссылка 1905-1910 гг. (историческая справка) // Сибирская ссылка. М., 1927. С. 16.
  [67] Дмитрий Дмитриевич Донской. Томск, 2000. С. 130.
  [68] По данным Э. Ш. Хазиахметова, в сибирских повременных изданиях в 1905-1917 гг. трудилось в разное время 376 ссыльных. См.: Хазиахметов Э. Ш. Участие политических ссыльных в легальной периодической печати в Сибири (1905-1917 гг.) // Исторический ежегодник ОмГУ, 2000. С. 54.
  [69] Шиловский Д. М. Полиция Томской губернии в борьбе с преступностью в 1867-1917 гг. Автореф. диссерт канд. истр. наук. Новосибирск, 2002. С. 17.
  [70] Ядринцев Н. М. Русская община в тюрьме и ссылке. СПб, 1872. С. 377.
  [71] Ядринцев Н. М. На чужой стороне (Из нравов переселенцев в Сибири) (1885) // Литературное наследство Сибири. Новосибирск, 1979. Т. 4. С. 108-110.
  [72] Храмков А. А. Земельная реформа в Сибири (1896-1916 гг.) и ее влияние на положение крестьян. Барнаул, 1994. С. 28.
  [73] Иванцова Н. Ф. Западно-сибирское крестьянство в 1917 - первой половине 1918 г. М., 1992. С. 36; История Сибири. Л., 1968. Т. 3. С. 308.
  [74] ЦХАФАК. Ф. 4. Оп. 1. Д. 2156. Л. 168; Д. 2331. Л. 238.
  [75] Ахиезер А. С. Российское пространство как предмет осмысления // Отечественные записки. 2002. № 6. С. 75.
  [76] ГАНО. Ф. Р-75. Оп. 1. Д. 146. Л. 4.
  [77] Полей Н. В. О влиянии переселенцев на развитие промыслов в Сибири во второй половине XIX - начале ХХ в. // Актуальные вопросы истории Сибири. Третьи чтения памяти профессора А. П. Бородавкина. Барнаул, 2002. С. 221; Соловьева С. А. Ремесла русских крестьян Бийского уезда Алтайского округа // Гуманитарные науки в Сибири. 2002. № 3. С. 23.
  [78] Материалы по изучению агрономических условий Семипалатинской области. М., 1915. Вып. 1. С. 4.
  [79] ЦХАФАК. Ф. 3. Оп. 1. Д. 741. Л. 5.
  [80] Там же. Д. 889. Л. 61-61об.
  [81] Там же. Л. 1.
  [82] Саблер С. В., Сосновский И. В. Сибирская железная дорога… С. 306.
  [83] ЦХАФАК. Ф. 4. Оп. 1. Д. 50. Л. 134.
  [84] Саблер С. В., Сосновский И. В. Сибирская железная дорога... С. 337.
  [85] Тюкавкин В. Г. Великорусское крестьянство и Столыпинская аграрная реформа. М., 2001. С. 275.
  [86] Сибирские переселения. Документы и материалы / Отв. ред. М. В. Шиловский. Новосибирск, 2003. Вып. 1. С. 165.
  [87] Поездка в Сибирь и Поволжье… С. 5.
  [88] ЦХАФАК. Ф. 4. Оп. 1. Д. 2305. Л. 27.
  [89] Там же. Д. 3018. Л. 175.
  [90] Поездка в Сибирь и Поволжье… С. 89.
  [91] Кузнецов Д. В. Образование переселенческих участков в областях Степного края в начале ХХ в. // Степной край: зона взаимодействия русского и казахского народов. Омск, 1998. С. 94-95; Он же. О некоторых вопросах изучения казахского землепользования в связи с колонизацией Степного края в конце XIX - начале ХХ вв. // Степной край: зона взаимодействия русского и казахского народов. Омск-Кокшетау, 2001. С. 76-78.
  [92] Саблер С. В., Сосновский И. В. Сибирская железная дорога… С. 317.
  [93] Поездка в Сибирь и Поволжье… С. 89.
  [94] Карих Е. В. Межэтнические отношения населения Томской губернии в хозяйственной сфере в XIX - начале ХХ вв. // Вопросы экономической истории России XVIII-XX вв. Томск, 1996. С. 101.
  [95] РГИА. Ф. 1273. Оп. 1. Д. 328. Л. 4.
  [96] РГИА. Ф. 396. Оп. 2. Д. 19. Л. 40-45.
  [97] Крестьянство Сибири в эпоху капитализма. Новосибирск, 1983. С. 231.
  [98] Обской. Землеустройство и переселение в Сибирь // Сиб. жизнь (Томск), 1910, 14 янв.
  [99] Пронин В. И. Роль государства в развитии переселенческого движения крестьян в Сибирь в конце XIX - начале ХХ в. // Этнокультурные взаимодействия в Сибири (XVII-XX вв.). Новосибирск, 2003. С. 76-60; Шиловский М. В. Система льгот для переселяющихся в Сибирь (конец XIX - начало ХХ вв.) // Там же. С. 81-85; Карпинец А. Ю. Система государственного кредитования переселенческой политики в Западной Сибири в начале ХХ века (на примере Томской губернии) // Проблемы истории управления Сибирью конца XVI - начала ХХ века. Кемерово, 2004. С. 64-71.
  [100] Островский И. В. Аграрная политика царизма в Сибири периода империализма. Новосибирск, 1991. С. 137.
  [101] Поездка в Сибирь и Поволжье… С. 3.
  [102] Сиб. жизнь, 1910, 19 сент.
  [103] Сиб. слово (Томск), 1911, 13 мая.
  [104] Сиб. жизнь, 1910, 21 ноября.
  [105] Вопросы колонизации. 1911. № 8. С. 319-320.
  [106] Карский И. Министры о нуждах Сибири // Сиб. жизнь, 1910, 25 ноября.
  [107] Он же. Накануне банкротства // Сиб. слово, 1910, 14 ноября; П. Е. Из жизни киргизов // Там же, 3 дек.
  [108] Сиб. жизнь, 1910, 18 ноября.
  [109] Некрасов Н. В. Экономические проблемы сибирской жизни // Русская мысль. 1911. № 4. С. 32, 33.
  [110] Быков А. Ю. История модернизации Казахстана (Проблема седентаризации в российской политике XVIII - начало ХХ века). Барнаул, 2003. С. 172.
  [111] Новоселов А. Е. Лицо моей родины // Новоселов А. Е. Беловодье. Иркутск, 1981. С. 271-272.
  [112] Алтаич. Страничка из жизни киргиз // Сиб. жизнь, 1910, 14 февр.
  [113] Скалозубов Н. Л. Экспедиция на Камчатку // Сиб. жизнь, 1910, 7 ноября.
  [114] Сиб. жизнь, 1910, 26 февр.
  [115] Быков А. Ю. История модернизации Казахстана. С. 164; Цитир. по: Озганбай О. Государственная Дума России и Казахстан (1905-1917 гг.). Уч. пособие. Алматы, 2000. С. 137.
  [116] Государственная Дума. Третий созыв. 1910-1911. Сессия IV. Ч. 2. СПб., 1911. С. 862, 875; История Алтая. Барнаул, 1995. Ч. 1. С. 270.
  [117] Храмков А. А. Земельная реформа в Сибири... С. 78-79.
  [118] РГИА. Ф. 396. Оп. 4. Д. 416. Л. 75-75об.
  [119] Шмаков О. Н. Некоторые проблемы реализации столыпинской аграрной реформы на Южном Урале (по материалам кооперативной периодики). // Горный Алтай: история, современность, перспективы. Горно-Алтайск, 2003. С. 98.
  [120] Разгон В. Н., Колдаков Д. В., Пожарская К. А. Демографическое и хозяйственное развитие западных волостей Алтайской губернии в начале ХХ в. (анализ базы данных крестьянских хозяйств по сельскохозяйственной переписи 1917 г.) // Демографическое и хозяйственное развитие алтайской деревни во второй половине XIX - начале ХХ вв. (на материалах массовых источников). Барнаул, 2002. С. 30.
  [121] Тюкавкин В. Г. Сибирская деревня накануне Октября. Иркутск, 1966. С. 98, 100; Алексеев В. В., Алексеева Е. В., Зубков К. И., Побережников И. В. Азиатская Россия в геополитической и цивилизационной динамике. XVI-XX века. М., 2004. С. 169.
  [122] Никулин П. Ф. Взаимодействие социальных и хозяйственных культур в крестьянском хозяйстве Западной Сибири начала ХХ в. // Исторический опыт хозяйственного и культурного освоения Западной Сибири. Барнаул, 2003. Кн. 2. С. 244.
  [123] Будберг А. Дневник белогвардейца. Колчаковская эпопея // Дневник белогвардейца. Новосибирск, 1989. С. 254.
  [124] Новиков П. А. Гражданская война в Восточной Сибири. М., 2005. С. 153.
  [125] Храмков А. А. Села Ирбино, Веселовское и Белое Новосибирской области в начале ХХ в. (по материалам сельскохозяйственной переписи 1917 г.) // Моя Сибирь. Вопросы региональной истории и исторического образования. Новосибирск, 2002. С. 80.