|
|
Введение Раздел 1. "Спаслось немного, погибло много" §1. Разогрев. 13-19 октября §2. Взрыв. 20 октября §3. Затухание. 21-24 октября Раздел 2. Реакция общества и властей и интерпретации томского погрома §1.Непосредственная реакция (конец октября 1905 - начало 1906 г.) §2. Судебный процесс 1909 г. §3. Что же произошло 20-22 октября 1905 г. и почему? Авторская реконструкция и интерпретация Заключение Список сокращений |
§3. Что же произошло 20-22 октября 1905 г. и почему?
Авторская реконструкция и интерпретация Осуществленный мной анализ событий октября 1905 г. в Томске на основе уже известных и впервые вводимых в научный оборот источников, а также их интерпретация современниками и различными поколениями историков позволяют предложить собственную реконструкцию и интерпретацию произошедшего 105 лет тому назад. Начнем с реконструкции.
Томский университет Уже на митинге 17 октября заговорили о необходимости свержения губернатора и вооружении. На следующий день, уже после ознакомления с Манифестом 17 октября, на аналогичном мероприятии выдвигается требование "низвергнуть губернатора и объявить губернатором городского голову", которое не было реализовано из-за "недостаточности вооружения революционеров". Радикалы начинают кампанию по проведению выборов органа революционного самоуправления городом, осуществленную 19 октября, в том числе, с целью замены полиции "сильной милиции". Городская дума 20 октября включать новоизбранных в свои ряды отказалась, но под эгидой городского самоуправления образуется Комитет общественной безопасности (КОБ) под руководством радикалов для организации альтернативного полиции правоохранительного вооруженного формирования (милиции, дневной охраны, дружины в разной интерпретации). Муниципалитет становится альтернативным центром власти и, хотя всеобщая забастовка 13 октября начиналась без его санкции, 20 октября городской голова и гласные отдают письменное распоряжение о ее прекращении. Уровень социального напряжения к концу дня 19 октября достиг предела. Радикалы и либералы открыто говорили о взятии власти в свои руки, оскорбительно отзывались о главе епархии епископе Макарии ("выведем на тротуар, зажгем его"). Обещание губернатора В. Н. Азанчеевского-Азанчеева отстранить от должности полицмейстера и заявление городского головы о согласии начальника губернии на создание и вооружение городской охраны деморализовало правоохранительные структуры. Власть в очередной раз отступила. 19 октября, еще до получения указа от 21 октября 1905 г. об освобождении и помиловании политических преступников, в Томске освобождаются политические заключенные, находящиеся под следствием или отбывающие наказание. 
17 октября 1905 года картина Ильи Репина В затухающем режиме действовали правоохранители. 14 и 15 октября полицейские, казаки и военные патрули рассеивали участников забастовки и молодых "застрельщиков революции". Осада ими последних в Бесплатной библиотеке и разгон у Коммерческого училища 18 октября обострили ситуацию в городе, вызвали массовые протесты и требования вывести из города казаков. Во исполнении этих требований городская дума принимает решение о прекращении финансирования городского полицейского, требует отстранения полицмейстера П. В. Никольского начинает практические действия по созданию альтернативной полиции муниципальной правоохранительной структуры (ГО). В результате чины полиции оказались деморализованы, с 19 октября прекратили наружную (патрульно-постовую) службу и "боялись даже показаться в форменной одежде на улице". В этот же день и до середины следующего в городе прекратилось патрулирование военнослужащих. Традиционно те, кто касается Манифеста 17 октября 1905 г., сосредотачивает внимание на первом пункте констатирующей его части, дарующей "незыблемые основы гражданской свободы" и т. д. При этом не обращается внимание на заключительный абзац, в котором император Николай II призывает "всех верных сынов России вспомнить долг свой перед Родиной, помочь прекращению сей неслыханной смуты и вместе с нами напрячь все силы к восстановлению тишины и мира на родной земле". Верховная власть напрямую обращалась к законопослушным подданным за помощью в преодолении очередной, причем "неслыханной" смуты. Призыв был услышан, и началась консолидация благомыслящих элементов в рамках мещанского общества и его управы, недовольных дестабилизацией привычных устоев повседневной жизни или потерявших повседневный заработок. В городе начинают распространяться слухи о подготовке патриотической акции и погрома, направленного против студентов и железнодорожных служащих, в чьей среде господствовал "жидовский элемент". Проявив достаточно высокий уровень самоорганизации и воспользовавшись годовщиной вступления на престол императора Николая II, правые утром 20 октября начали не санкционированную властями манифестацию, перечеркнувшую планы радикалов и либералов. Образцом для нее стало аналогичное мероприятие, осуществленное 1 февраля 1904 г. в связи с началом Русско-японской войны. Местная администрация (губернатор, полицмейстер) о начавшейся акции знали с самого начала (телефонный звонок полицейского чиновника Сивкова, информация мещанского старосты С. Самгина-Косицына), но никаких мер для организации сопровождения колонны и патрулирования по маршруту ее движения не предприняла вплоть до стрельбы на Новособорной площади в 14.00 дня. Около 12.00 толпа манифестантов подошла к зданию городской управы на Почтамтской улице, забив до смерти перед этим студента, не снявшего по их требованию перед портретом императора шапки и якобы плюнувшего в его сторону. Получив отпор от формирующейся в управе городской охраны, разъяренная толпа двинулась дальше, убив до выхода на Новособорную площадь еще, как минимум, трех человек. 
Городская дума и управа Я не знаю, что произошло бы на площади, когда манифестация пришла туда. По всей видимости дело закончилось бы молебном в Троицком кафедральном соборе и избиением немногочисленных горожан, собравшихся в городском театре на очередной митинг. Ситуацию коренным образом изменило появление здесь колонны ГО, открывшей стрельбу по агрессивно настроенным манифестантам. Они начали разбегаться с площади в направлении городского сада и лютеранской кирхи. Столкновение дружинников с черносотенцами около железнодорожного управления и театра спровоцировало дальнейшую эскалацию конфликта. Его, возможно не было бы, если бы на площади в момент разбегания манифестантов не появились воинское подразделение (рота) и казачья сотня, вызванные по распоряжению губернатора для ареста и препровождения в тюрьму дружинников ГО. С точки зрения высшего должностного лица главную опасность в сложившейся ситуации представляли не манифестанты, а начавшие стрелять по обывателям милиционеры. Воодушевленная прибытием военных, изготовившихся к стрельбе по дружинникам, толпа кинулась на последних и заставила их укрыться в здании железнодорожного управления. Начавшиеся переговоры между руководством ГО и офицерами зашли в тупик из-за отказа милиционеров сдать оружие до отконвоирования их в тюрьму с целью самозащиты от манифестантов. Военные блокировали караулами возможность отступления за пределы здания управления дружинников и железнодорожных служащих. Властями в этом случае была допущена еще одна грубейшая ошибка, способствовавшая трагической развязке событий 20 октября 1905 г. Запертые в помещении дружинники сыграли роль "красной тряпки" для уже озверевшей толпы. К тому же вели они себя неадекватно сложившейся ситуации и еще больше провоцировали толпу на экстремистские действия. Следует согласиться с выводом И. В. Черновой о том, что создание ГО и дискредитация полиции сыграли отрицательную роль. "Для того, чтобы охранять порядок в городе, оказалось недостаточно взять в руки револьвер и надеть на рукав белую повязку. Даже опытные полицейские не всегда могли грамотно рассредоточить разбушевавшуюся, и тем более вооруженную толпу, - чего же было ждать от студентов? Действия милиционеров были неразумными и непоследовательными и привели только к ожесточению толпы" [1].
Позиция и отношение к быстро изменяющейся ситуации в течение 20 октября губернатора В. Н. Азанчеевского-Азанчеева и, соответственно, чиновников определялась, на мой взгляд, откровенным попустительством к манифестантам. Создается впечатление, что властные структуры пытались бороться с революционным пожаром методом встречного пала, используя ненависть к нему и его носителям черносотенцев. Этим можно объяснить бездействие власти на начальном этапе движения манифестантов, вплоть до их появления на Новособорной площади, отсутствие реакции на факты избиения, убийств и грабежей в процессе движения толпы по Почтамтской улице. В силу либо низкого уровня квалификации, либо настойчивого желании сокрушить "революционную гидру" высшее должностное лицо утратило контроль за ситуацией и превратилось в рядового участника событий (его поведение на площади), не имея возможности или не желая повлиять на их трагический исход. Большое значение в назревании и развитии конфликта 20-22 октября 1905 г. имели многочисленные и противоречивые слухи, опутавшие Томск: о намерении "студентов на место царя избрать жиденка", власть от губернатора передать городскому голове А. И. Макушину, студенты "подписали подложный манифест", губернатор и архиерей разрешили бить студентов, из Тайги на помощь "революционерам" идет поезд с вооруженными забастовщиками, забастовщики с бомбами идут на казармы и т.д. С позиций формальной логики невозможно рационально объяснить события 21 октября, как впрочем, многие события этого времени в целом по стране. Казалось бы трагическая развязка предшествующего дня должна была заставить местные власти не допускать "скопищ" на улицах, организовать их патрулирование и особое внимание обратить на Новособорную площадь. Вместо этого с утра озлобленная и опьяненная кровью толпа начала избиение евреев как главных агитаторов на митингах. 21-го числа четко разыгрывается антисемитская установка. В официальных отчетах источником подобных настроений объявляются личные впечатления простолюдинов от митингов, на которых "верховодили" евреи. Тем самым чиновники снимали с себя возможные обвинения в насаждении и провоцировании антисемитских настроений. Возможно, В. Н. Азанчеевский-Азанчеев не решился запретить молебен и манифестацию в связи с празднованием годовщины вступления императора Николая II на престол; возможно, последовавший за молебном разгром еврейских магазинов и дома городского головы должен был заглушить негативную реакцию верховной власти по поводу трагедии 20 октября. Но на следующей день о ней как бы забыли, губернатор в присутствие архиерея дает добро на проведение манифестации, просит представителей толпы не производить беспорядков, возвращает им сданные накануне на хранение царские портреты. Депутаты объявляют пославшим им о якобы полученном дозволении в течение трех дней гулять, убивать и грабить жидов, поляков и студентов. Под пение национального гимна, с портретами и государственными флагами толпа двинулась на Почтамтскую улицу и начала разгром еврейских магазинов при попустительстве военных и казачьих патрулей, имевших, как показали отдельные эпизоды, возможность пресечь преступную активность погромщиков. К погромной акции активно подключилось крестьянство подгородних селений. Лишь в конце дня начальнику гарнизона генерал-майору Ризенкампфу и советнику губернского правления барону А. Л. Бруннову удалось уговорить губернатора отдать приказ военным на решительные действия против громил. 23 октября патрули рассеяли черносотенцев и "мало по малу в городе стало спокойно". Однако испуг от произошедшего был настолько силен, что еще в течение недели на улицах боялись из-за угрозы расправы показаться в студенческой форменной одежде, интеллигентном костюме. 
Троицкий кафедральный собор А теперь посмотрим, как реагировали на Манифест 17 октября 1905 г. в других городах Сибири для поиска аналогий и объяснений. Степень политизации местных сообществ и, соответственно, уровень противостояния либерально-радикальных и консервативных группировок, на мой взгляд, зависела от численности населения и сложности структуры городских социумов. Вот как реагировали на дарованные свободы в немноголюдном (6,5 тыс. чел.) Тюкалинске 26 октября: "Народ спешил в собор, где будет читаться манифест. Затем следовал благодарственный молебен. После молебна учащиеся с многочисленной толпой народа, неся впереди портреты царских особ, обошли весь город и перед училищными зданиями пели: "Боже, царя храни". Вечером город был иллюминирован" [2]. В Мариинске (15,6 тыс. чел.) 20 октября в Народном доме состоялось многолюдное собрание жителей, на котором зачитали текст манифеста. Затем заведующий домом И. П. Петров прочитал сразу две лекции, посвященных проблемам народовластия, развития прав человека в Европе и французской революции 1789 г. Потом состоялось шествие с национальными и красными флагами, на некоторых из них были надписи "свобода", "Памяти павших за свободу". Как отмечал в телеграмме помощник исправника, "Манифест 17 октября был встречен полным восторгом собравшихся в общественном клубе народом. Ничего, кроме выражения верноподданнических чувств императору, высказано не было" [3]. В более многонаселенной (29,7 тыс. чел.) Тюмени реакция общественности уже не была такой однозначной. 19 октября после обеда "образовались две партии манифестантов; первая состояла из интеллигентного класса и молодежи человек в 300, несла флаг с надписью: "Да здравствует свобода", пела "Национальный гимн" и "Вперед", кричала "Ура!", "привет желанной свободе; вторая в количестве 100, состоявшая главным образом из полупьяных весьма подозрительных личностей с криками: "Да погибнет политика", "Да здравствует самодержавие", "Долой революции", "бить гимназисток", "бить реалистов". Только счастливая случайность позднего времени спасла учащихся от рук диких "патриотов". При столкновении произошла небольшая драка" [4]. Кстати, примерно так же на Манифест реагировала и российская глубинка. Так, в Пскове 18 октября 1905 г. сначала по улицам прошла демонстрация революционно-либеральных элементов с красным флагом, на котором имелась надпись "Долой самодержавие!". Затем, по информации полицмейстера, "псковичи без содействия войск или полиции отняли от демонстрантов красный флаг, избив их порядочно… К вечеру демонстрация сменилась манифестацией со стороны жителей гор. Пскова, которые носили по улицам портрет государя Императора, и знамя, дарованное пожарному обществу, с пением народного гимна" [5]. Погромные события, помимо Томска, имели место в таких крупных городах Сибири как Иркутск (7 октября 1905 г.), Омск (21-23 октября), Красноярск (21 октября) и Барнауле (23-24 октября). Раннее я утверждал о погроме в Мариинске (25 ноября) [6]. Но, как представляется, А. Н. Ермолаев убедительно показал, что рассматриваемое событие являлось бунтом дожидавшихся демобилизации солдат ополченских дружин, сопровождаемым грабежом товаров из еврейских лавок на местном базаре [7]. Их масштабы и последствия несопоставимы с томскими. В Омске и Барнауле не было жертв, кроме избитых. В Красноярске во время осады Народного дома (без его поджога) черносотенцы избивали и убивали пытавшихся выбраться из блокады (11 чел. убито и 40 ранено). В Иркутске 17 октября произошли столкновения между участниками революционного митинга и "правыми", жертвами которого стали 20 чел. Воспользовавшись ситуацией, уголовные элементы пытались ограбить магазины в центральной части города, принадлежавшие евреям. Отрядом самообороны они были рассеяны, двоих громил убили. Попытка организовать погром провалилась [8]. Только в Омске должностными лицами были предприняты решительные и эффективные действия по предотвращению и пресечению погромных акций. Что касается направленности действий черносотенцев, то антисемитский характер имели выступления в Иркутске и Томске (в Барнауле евреям просто запрещали селиться), четко выраженный антиинтеллигентский - в Омске, Барнауле, Томске, Красноярске; в Омске и Томске преследовали железнодорожников. На примере Барнаула и Томска в погромных акциях можно четко выделить два этапа: на первом происходили массовые контрреволюционные выступления, на втором к "патриотам" присоединялись девиантные элементы и начинался грабеж. В Иркутске обозначенные этапы совпали по времени. В масштабах Российской империи, как указывалось в самом начале моего исследования, после обнародования Манифеста 17 октября 1905 г. произошло по далеко полным подсчетам 657 погромов, почти половина из них в черте еврейской оседлости. Не случайно, выступая на общероссийском съезде земских и городских деятелей 6-13 ноября 1905 г. в Москве, делегат от Иркутской городской думы Г. М. Фриденсон подчеркнул: "Евреи заплатили за русскую свободу вдвойне. 30 лет участвую я в революционно-освободительном движении и за это время видел, какие жертвы принесены в этом движении евреями. Но кроме этого за каждый успех движения евреи платились еще специальными погромами, смысл которых всем ясен после слов Плеве депутации евреев по поводу Кишинева [9]: "Пусть ваши дети перестанут быть революционерами, и тогда погромов не будет" [10]. И современники, и современные исследователи отмечали, что страна оказалась не готовой к однозначному восприятию идей манифеста. По мнению либерала В. А. Маклакова: "От Манифеста 17 октября ждали других результатов. С разных сторон пророчили Государю немедленное успокоение; этим убедили его уступить. Но вместо успокоения воцарилась анархия, а "либеральное общество" продолжало совместно с революцией наносить власти удары" [11]. О настроениях того времени в российской глубинке можно судить на примере Воронежа. "В кругах воронежских властей царила полная растерянность, - вспоминал будущий большевик И. В. Шауров. - Дальнейший курс правительства не определился, трудно было судить о прочности его положения. Скорое падение царского режима под ударами нового революционного взрыва многим казалось весьма вероятным. Не имея точных директив, в какой мере следует допускать пользование свободами, возвещенными манифестом 17 октября, органы власти на местах в большинстве случаев проявляли полную бездеятельность, а некоторые их представители даже заискивали перед представителями левых партий. Такое положение сохранялось некоторое время после октябрьской забастовки. У многих создалось впечатление, что теперь все позволено и любая открытая политическая деятельность возможна" [12]. Погромная волна, порожденная дарованными свободами, объясняется тем, "что всеобщая стачка [октябрьская. - М. Ш.] для политически инертных слоев населения означала лишь угрозу привычному укладу жизни. Монархические настроенные слои населения после издания Манифеста заявили о себе открыто… Невероятного накала в стране достиг антисемитизм" [13].
Ближе всего по сценарию к томским можно рассматривать драматические события в Казани, крупном торгово-административном и культурном центре с численностью населения порядка 150 тыс. чел., местои расположения штаба военного округа. Здесь также, как и в Томске, осенью 1905 г. происходили забастовки. 16 октября полицией и казаками была разогнана демонстрация. Убитых и раненых не было, хотя правоохранители активно использовали нагайки, а сами они и их лошади получили легкие ушибы от бросаемых демонстрантами камней. Тем не менее, по городу быстро распространились слухи о небывалых "зверствах" полиции. На 17 октября социал-демократы и эсеры наметили осуществление вооруженного восстания. Возле университета началась перестрелка между правоохранителями и дружинниками, учащиеся духовной семинарии бросали в полицейских бомбы. Стрельба прекратилась только в 22.00. Было ранено 5 военных и полицейских, и убито 6 гражданских лиц. После получения Манифеста 17 октября, 19 октября собралась городская дума и предъявила губернатору требования (ходатайства), поразительно напоминающие принятые их томскими коллегами 18 октября: об устранении полицмейстера, об удалении из города казаков, о разоружении полиции и о необходимости учреждения для охраны Казани "городской милиции под заведыванием Городского Общественного Управления". Губернатор П. Ф. Хомутов занял выжидательную позицию. Впоследствии он, как и В. Н. Азанчеевский-Азанчеев, отказался от большинства своих обещаний, несмотря на свидетельства очевидцев. Явочным порядком началось разоружение полицейских. Городская дума, ставшая своеобразным катализатором местной "смуты", 20 октября принимает решение немедленно приступить к "оборудованию городской милиции". В состав комиссии по ее организации были включены профессора университета Д. А. Гольдгамер, Н. Н. Фирсов и Г. Ф. Шершеневич. Революционеры пришли в эйфорию, и 20 октября в городе появилась прокламация от имени местных комитетов РСДРП, ПСР, групп меньшинства РСДРП, Крестьянского союза и гласных городской думы о переходе власти в руки народа. Возникло двоевластие. Так же, как и в Томске, недовольство забастовкой начали выражать торговцы мелкой и средней руки, несшие убытки из-за невозможности реализовать скоропортящуюся продукцию, в частности - мясо. Утром 21 октября, в связи с очередной годовщиной восшествия на престол Николая II, состоялся молебен, который перерос в стихийный митинг (домовладельцы, оставшиеся без работы полицейские, лавочники, приказчики и т.д.), на котором потребовали от губернатора роспуска милиции и восстановления в правах прежней власти. Далее началась манифестация, численность которой достигла 15 тыс. чел. Во время прохождения мимо здания городской управы она была обстреляна милиционерами и вооруженными студентами. Подоспевшими военными патрулями и юнкерами военного училища начался обстрел засевших в управе милиционеров. Осажденным предложили сдаться, было арестовано 130 чел., преимущественно учащейся молодежи, которые "в ограждении от натиска возмущенной толпы" военным конвоем были препровождены в пересыльную тюрьму. 22 октября, в день особо чтимой в городе Казанской божьей матери состоялись молебны, а затем начался крестный ход, к которому присоединилась "патриотическая мусульманская манифестация" и все вместе отправились к памятнику императору Александру II. Вечером начали громить еврейские торговые заведения и культовые здания, избивали учащихся и некоторых городских деятелей, участвовавших в организации милиции. Впрочем, с помощью военных патрулей очень быстро порядок был восстановлен. Через год, в ноябре 1906 г. осудили погромщиков. Из 18-ти привлеченных к ответственности, перед окружным судом предстало 9 чел., троих оправдали, шестерых (четверо из крестьян, двое из мещан) осудили на срок от трех до восьми месяцев тюремного заключения. В отношении 92-х задержанных милиционеров дело вообще прекратили, поскольку следствию не удалось установить, кто же из них стрелял [14]. Проанализированные мной погромные акции отчетливо продемонстрировали, чем может обернуться политическая свобода и вседозволенность в условиях отсутствия гражданского общества и его носителей. Революционные события 1905-1907 гг. вызвали крайне негативную реакцию у части российской интеллигенции, позицию которой выразил знаменитый сборник статей "Вехи". Один из авторов его М. О. Гершензон в самораскаянии пророчествовал: "Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, - бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной" [15]. Теперь займемся интерпретацией событий 20-22 октября 1905 г. с учетом всего вышесказанного. Они, на мой взгляд, представляли уникальное стечение большого количества объективных, субъективных и случайных обстоятельств, без которых невозможно отследить событийно-логическую цепочку, приведшую к трагическому финалу. Начнем с выяснения эволюции позиций радикалов и либералов в 1905 году. "Революции начала ХХ века, - предполагает Б. Н. Миронов, - были обусловлены не столько социально-экономическими, сколько политическими факторами (в том числе блестящей пиар-активностью противников монархии). Их организовала либеральная и радикальная интеллигенция…" [16]. В этом плане Первую русскую революцию можно безусловно считать интеллигентской. Но, выступая в роли детонатора, она должна была опереться на массовые слои городского социума. Таковой стала, как уже неоднократно указывалось в моем исследовании, учащаяся молодежь, прежде всего студенты. "…Самой продолжительной забастовкой в 1905 году была общероссийская студенческая. Она началась в конце января и закончилась 1 сентября после указа о введении университетской автономии. Однако завоевание автономии означало, по существу, получение права на проведение митингов, а это превратило высшие учебные заведения осенью 1905-го в места непрерывных политических сходок" [17]. Активное участие учащейся молодежи в революционном процессе отмечали и представители царской администрации, в частности, в рассматриваемое время минский губернатор П. Г. Курлов, а также С. Ю. Витте [18]. Наконец, на поведение местной интеллигенции определяющее воздействие оказывали общероссийские процессы. В записке прокурора Иркутской судебной палаты от 30 мая 1907 г. по этому поводу сказано: "Смута в здешнем крае несомненно стоит в прямой зависимости от политического положения Европейской России, откуда получает свое питание и поддержку как материальными средствами, так и личным составом революционных деятелей, которые в лице административных ссыльных не мало сделали для подготовки в крае почвы для нее" [19]. 
Клиники Томского университета (с рисунка П.М. Кошарова) В Томске либерально и радикально настроенные слои интеллигенции ("новые" средние слои), как отмечалось во введении, имели достаточно прочные позиции. Центрами интеграции первых являлись комитеты РСДРП и ПСР, вторых - городская дума и неполитические общественные формирования. Даже элитарные слои местной интеллигенции формировались в основном "из народа". Мое предположение подтверждает анализ происхождения 171 профессора Томского университета, которые получили образование в основном до революции 1917 года, а ученое звание - в 1917-1945 гг. Среди них выходцами из мещан были 31 чел., лиц духовного звания - 30, чиновников и служащих - 29, дворян - 18, крестьян и казаков - 13, рабочих - 5, купцов - 7, менеджеров - 5, интеллигенции (юристов, врачей, учителей, офицеров, профессоров и т.д.) - 31 чел. Среди последних высока была доля детей учителей - 10 и профессоров - 8 чел. [20] По сути, основой для воспроизводства элитарной интеллигенции становятся все сословия и профессиональные группировки России, имеющие хотя бы элементарное образование, а сама эта интеллигенция была разночинной, что, в свою очередь, свидетельствовало об интенсивности процесса ликвидации сословных перегородок в российском обществе начала ХХ века и складывании принципиально иной социальной структуры. Данное обстоятельство, по мнению С. А. Красильникова, вело к тому, что "важной чертой интеллигенции страны начала ХХ в. являлось то, что она представляла собой один из самых динамичных элементов в социальной структуре, будучи в значительной мере продуктом перемещений (мобильности) снизу вверх (из среды трудящихся масс) и сверху вниз (из среды привилегированных классов)" [21]. Для этой группы интеллигенции был характерен низкий уровень религиозности. Епископ Макарий, просматривая исповедные росписи, обнаружил среди неисповедывавшихся и непричастивших в положенное время множество фамилий чиновников и служащих губернской столицы [22]. Ей была присуща неприязнь к властным институтам, что порождало у находящихся на государственной службе двойную мораль. В рассматриваемое время не существовало четкой грани между либералами и радикалами, а также граней внутри этих направлений общественного движения. Как вспоминал местный социал-демократ М. Попов: "Мы впитывали идеи того времени - и социал-демократические, и эсеровские - без какого-либо подразделения. Наоборот, общие симпатии в одном случае склонялись в одну сторону, в другом - в другую" [23]. В 1905 году политические воззрения многих видных томских общественных деятелей не отличались устойчивостью (А. А. Жемчужников, М. Р. Бейлин, П. В. Вологодский и др.). По мере нарастания кризиса самодержавия, нежелания власти идти на сотрудничество с обществом и продолжать реформы, происходила радикализация образованного общества. Два человека, принадлежащие к разным политическим группировкам рассматриваемого времени, примерно одинаково констатировали данное обстоятельство. Либерал В. А. Маклаков: "Деятели 90-900-х годов пришли к заключению, что для того, чтобы вернуть Россию на путь неоконченных реформ, надо сначала Самодержавие уничтожить. Можно ли было достигнуть и этого без революции? Это казалось сомнительно, но либералы не останавливались перед такой опасностью; они против Самодержавия вошли в союз с революционными партиями" [24]. Видный чиновник МВД, консерватор В. И. Гурко: "Однако при охватившем в то время страну революционном психозе из этих двух течений явное преобладание получает, даже в земской среде, течение радикально-демократическое; представители либеральных профессий примыкают к нему почти в полном составе" [25]. События 9 января 1905 г. подтолкнули образованные слои к радикальным действиям и усилению давления на власть. В Томске первым пробным шаром стала разогнанная полицией и казаками демонстрация 18 января 1905 г. Однако информационную войну по ее поводу местная администрация проиграла. В глазах общественного мнения именно она должна была нести ответственность за якобы зверскую расправу над демонстрантами. Прокурору Томского окружного суда начали поступать коллективные жалобы по поводу преступных действий правоохранителей. А либерально-радикальные круги начинают формировать свою версию произошедшего, основные контуры которой обозначаются на сходке студентов университета 24 января: "Преступная, наглая политика самодержавного правительства… стала особенно понятна нам во всей ее возмутительной зверской жестокости после события 18 января на улицах Томска, когда город был отдан в бесконтрольную власть казаков и полиции, без всякого предупреждения начавших избивать мирных граждан" [26]. В распространяемой по этому поводу информации ничего не говорилось о том, что демонстранты вооружились револьверами, молотками, ломами, дубинками и открыли стрельбу, ранив двух полицейских чиновников и пять городовых. Сформированный имидж демонстрации использовали для массированной дискредитации структур местного государственного управления и правоохранительных органов, нагнетая напряженность в городском сообществе. 8 марта на заседании городской думы под председательством А. И. Макушина принимает текст всеподданнейшего адреса, начинающегося следующим образом: "Государь! Ведь не даром коренной русский народ создал пословицу: "До Бога высоко, до царя далеко". И в особенности далеко до Государей было нам сибирякам, которые до сих пор не имеют даже ни земских учреждений, ни суда присяжных. Эта далекость от Государей - источник всех наших государственных и общественных бед". В этом же заседании делегату от городского самоуправления на всероссийский съезд городских самоуправлений П. В. Вологодскому формулируется наказ: "Необходимо предложить представителям города отстаивать, что городские общины должны быть самоуправляющимися в смысле самоопределения, самоизбрания и самообложения и должны широко ведать все местные нужды, как духовные, так и материальные: санитарные, образовательные, благоустройства, безопасности и т. д., а также иметь своих представителей в коллегиях местных учреждений, содержимых на общие государственные средства, по крайней мере, в тех, с которыми тесно и широко связаны интересы населения, напр[имер], средние и младшие учебные заведения; за свою деятельность городские общины должны отвечать только перед судом. Отношения между городскими общинами и государством должны быть определены законом, и право голоса в городских общинах должны иметь все русские подданные - плательщики основных городских налогов, без различия пола, племени и вероисповедания, достигшие 25 лет, прожившие в городе не менее года и не ограниченные в правах по суду" [27]. Таким образом, гласные Томского городской думы четко выдвинули претензию на полную независимость муниципалитетов от государства. Под воздействием общей ситуации в стране "осмелели" легальные общественные формирования, не имевшие права обсуждать политические вопросы. В апреле на общем собрании Томского общества попечения о начальном образовании (в том числе активные участники анализируемых событий Д. Д. Вольфсон, А. А. Жемчужников, М. Н. Загибалов, А. Н. Шипицын, В. Дикгоф и др.) в специальной резолюции его члены признали, что коренное зло современной России - невежество поддерживается самодержавным режимом и решительно потребовали заменить существующий бюрократический режим правовым порядком, а для этого немедленно созвать Учредительное собрание. Даже далекое от политики Общество содействия физическому развитию по предложению ее организатора и руководителя врача В. С. Пирусского присоединилась к "Лиге борьбы против смертной казни", полагая, что "казнь за политические преступления не может быть полезна: идеи нельзя обезглавить" [28]. В июле 1905 г. в Томске прошла первая общегородская забастовка, в ходе которой выдвигались и политические требования (свобода слова и собраний). Как фиксировалось в листовке Томского комитета РСДРП по этому поводу: "Несмотря на запреты царских законов, мы во время забастовки устраивали многолюдные митинги… А царская полиция бессильно злобствовала" [29]. В августе на заседании городской думы П. В. Вологодский заявил о необходимости организации своей муниципальной милиции [30]. 6 сентября на сходке студентов университета и ТТИ принимается резолюция "не начинать занятий под "цензурной наукой" и "превратить аудитории в места для народных собраний" 18 сентября в Университетской роще правоохранители предотвратили студенческий митинг, на который собралось около 600 чел. Задержали 213 чел., в том числе 68 студентов, 44 представительницы прекрасного пола. Будучи доставленными для опознания в здание губернского управления, задержанные пели "Дубинушку", "Марсельезу"; выставив окно, выкрикивали "преступные обращения" и уговаривали солдат и казаков не помогать администрации [31]. 
Томский технологический институт В октябре, как было показано в предшествующем разделе, агрессивно-наступательные действия томских радикалов и либералов только усилились. Их позицию, на мой взгляд, очень точно выразил редактор иркутской газеты "Восточное обозрение", ссыльный народник И. И. Попов, публично заявивший, что, как доказала забастовка, действительная власть уже находится в руках русского народа. "Пора действовать, как подобает гражданам, и предлагать ультиматум, а не принимать милость" [32]. Наглядно о процессе и степени радикализации томской интеллигенции ко времени и во время октябрьских событий 1905 г. можно проследить на примере отношения к правоохранительным органам и их личному составу. В целом в дореволюционной России полицейских, мягко выражаясь, недолюбливали. Достаточно вспомнить классические персонажи Держиморды и Пришибеева. Яркие образы "полицейских-цивилизаторов" созданы и на материалах Сибири: в романах Л. П. Блюмера "На Алтае" (кузнецкий городничий, провинциальный секретарь Андрей Иванович Васильев) и В. Я. Шишкова "Угрюм-река" (пристав "из штрафованных офицеров", "заядлый пьяница, ерник" Федор Степанович Амбреев). По мере усиления освободительного движения и активного использования для его пресечения полицейского аппарата, имидж правоохранителя еще больше падает в глазах интеллигента. Характерный в этом плане эпизод воспроизводится в письме попечителя Западно-Сибирского учебного округа Л. И. Лаврентьева, написанном сразу после упомянутой выше демонстрации 19 января 1905 г.: "Вчера вечером приходил ко мне один профессор с выражением соболезнования раненым студентам и курсисткам, привезенным в наши клиники в числе 7 человек, привезен туда же и городовой, смертельно раненный, обремененный большим семейством (говорят, будто 8 человек детей). К демонстрантам у этого профессора осталось весьма возбужденное сочувствие, к защитнику же порядка, ровно никакого, он даже не хотел об этом говорить. И это профессор, клиницист и оператор [хирург. - М. Ш.], для которого, казалось бы, жизнь человеческая должна быть одинакова, должна быть дорога, не зависимо от того, что умирающий социал-демократ или полицейский чин" [33]. А вот как участница изучаемых событий А. Яропольская отзывается о казачьем офицере, участвовавшим в составе сотни в осаде железнодорожного управления,: "Более тупой, преступной рожи я еще не видела" [34]. Кстати, упомянутый в письме городовой Н. С. Ананьев, раненный выстрелом в упор с поражением легкого, когда пытался отобрать "красный революционный флаг", выжил, но стал в 27 лет инвалидом и был уволен. Всего в течение 1905 г. в стране убили 300 полицейских, в Томской губернии - всего одного [35]. Это агрессивно-озлобленное отношение к правоохранителям со стороны интеллигенции отчетливо проявилось в ходе рассматриваемого конфликта осенью 1905 г. и стало одной из причин его трагического завершения. Что касается администрации, то она оказалась, как и в целом по Сибири [36], не готовой к организации противодействия столь масштабным выступлениям, с точки зрения практических навыков, опыта, инициативы. И хотя упомянутый В. И. Гурко специфику действий власти видел в том, что она "имела дело с общественностью определенно психически больной, а посему и вынуждена была поступать с ней не по правилам, а путем некоторого ее ублажения, не передавая ей, однако, в руки кормила правления" [37]., мне кажется, в этом плане в этом вопросе прав Л. И. Лаврентьев, который в уже цитированном письме, так отзывался об административных провалах на примере демонстрации 18 января 1905 г. в Томске: "Глубоко прискорбная история! Кто виноват? Ссылаться на английское золото, значит, отводить глаза. Если оно тут и участвует, то не в нем сила. Главнейшее зло - это постоянные колебания сверху, полная неуступчивость принципов, отсутствие в исполнителях твердости, убеждений, честности, прямоты, служения долгу, виляния, заискивания, стремления к популярности" [38]. Противостояли натиску "революционеров" в Томске традиционные слои городского населения, прежде всего крестьяне и мещане, составляющие большую часть его населения. На мой взгляд, в историографии недооценивался уровень социальной и политической самоорганизации их, позиционируемых как простых исполнителей воли антинародных властей, реакционного духовенства и черносотенцев-купцов, подкрепленных переодетыми жандармами и полицейскими. При этом исходили из основополагающего постулата о размывании сословных устоев и постепенном растворении мещан в городском социуме. На самом деле погром 20-22 октября 1905 г. показывает достаточно высокий уровень организации консервативных элементов, действовавших в рамках основополагающих методов функционирования мещанского общества и принципов общинной организации. 
Толкучий рынок Мещанское общество Томска к концу XIX в. насчитывало более 25 тыс. чел., оно владело крупной недвижимостью (каменные и деревянные дома, лавки, богадельня) общей стоимостью 107,2 тыс. руб. Действовала мещанская управа, регулярно собирались сходы его членов, все его решения фиксировались в письменном виде в форме приговоров, которые подписывали все участвовавшие в их выработке члены общины [39]. "Корпоративность была важной частью общественного сознания, - замечает по тому поводу Ю. В. Гончаров. - В своих решениях мещанские общества руководствовались не формальными нормами закона, а своими корпоративными представлениями о нравственности. Влияние корпорации находилось в тесной взаимосвязи с ощущением сопричастности ее членов к нормам и интересам мещанского общества. Другими словами, предполагалось, что член общины не должен совершать действий, идущих вразрез с интересами корпорации. Подобные представления характерны для традиционного сознания и корпоративной социальной структуры. Контроль общества, корпорации над ее членами не являлся, по их представлениям, насилием над личностью" [40]. Нетрудно заметить, что организация мещанского самоуправления была скопирована с крестьянской общины. Следует напомнить, что по одной из версий манифестация 20 октября 1905 г. началась после прихода в Мещанскую управу к томскому мещанскому старосте С. Самгину-Косицыну томского мещанина же Ф. М. Петрова, который от имени общественников потребовал собрать "общественников", "которые желают показать себя, что они к партии забастовщиков не присоединяются и государственного строя нарушать не желают, а намерены пройти по улице с флагом и портретом Государя Императора до Троицкого кафедрального собора". Староста, по занятости от выполнения просьбы отказался, "а представил им при этом собраться самим". Далее, следует согласиться с основополагающим выводом Б. Н. Миронова относительно социальной структуры Российской империи начала ХХ в. об окрестьянивании городов и о реанимации в среде городского населения стандартов и стереотипов крестьянского сознания и поведения [41]. К этому необходимо добавить высокий уровень миграционной подвижности живущих и приехавших в Сибирь. Поэтому их образ жизни носил собирательно-транзитный характер, обусловленной спецификой хозяйственного освоения региона [42]. Томск рассматриваемого времени наглядно подтверждает эти положение. За вторую половину XIX - первые четыре года ХХ века численность его жителей возросла в пять раз, в основном за счет за счет крестьян, как сибирских, так и переселенцев из Европейской России, стремящихся, как отмечалось во введении, поскорее приписаться в мещане. Не случайно микросоциальный срез привлеченных к судебному разбирательству по делу о погром наглядно иллюстрирует эту тенденцию: из 14-ти осужденных, 8 относились к мещанам (половина томские, половина приезжие из Мензелинска, Шадринска, Мариинска и Колывани); 6 - к крестьянам (двое из Томской губ., еще один сибиряк, а трое - из Орловской, Пензенской и Киевской губ.). По роду занятий: лавочник, мелкий торговец, кузнец, ломовой извозчик, полицейский, подрядчик. Возраст самый активный - от 27 до 48 лет. Один из активнейших участников, томский мещанин И. С. Богун 45-ти лет в городе проживал уже 14 лет и являлся ломовым извозчиком. Как и элитарный слой томской интеллигенции (профессора, врачи, адвокаты, чиновники и т. д.) основная часть горожан (крестьянско-мещанская) являла в начале ХХ в. промежуточный продукт вертикальной мобилизации, конечным результатом которой должен был стать, но не стал, полноценный "средний слой" городского социума. Не случайно на судебном процессе, сначала адвокат Н. Я. Левина, а затем П. В. Вологодский характеризовали подсудимых как чернорабочих-люмпенов, на которых нахлынула волна новой жизни и "безотчетный страх перед новыми явлениями жизни овладел". "Спору нет, фермер или лавочник, - замечает по поводу жизненной позиции мещан А. Г. Вишневский, - далеко не всегда аристократы духа. В разных странах они не раз ощущали себя "массами", собирались в фанатичные толпы, становились участниками факельных шествий и погромов" [43]. 
Извозчики у старого моста на реке Ушайке (за рекой слева - здание Магистрата, где размещалось мещанское управление) На примере Новониколаевска начала ХХ в. я попытался отследить этапы процесса адаптации крестьян к условиям и ритму городской жизни. Они начинали ее в качестве малоквалифицированной рабочей силы (чернорабочие) или занимались трудом, хорошо им знакомым по деревне (плотники, кучера, извозчики, кузнецы, мясники, столяры и т.д.). Далее они действовали по схеме: временное жилье - временная работа - постройка или покупка постоянного жилья - поиск стабильного источника доходов. В обычной ситуации город обеспечивал адаптацию основной массы приезжих крестьян, имевших определенные профессиональные навыки, востребованные в нем [44]. Ускорение модернизационных процессов в Томске под воздействием целого комплекса факторов (строительство Транссиба, открытие высших учебных заведений, Русско-японская война, переселенческая волна) и начавшаяся революция, затормозили адаптацию и усилили в жизни городских низов деревенских стандартов поведения. "Мигранты и их потомки медленно воспринимали нормы городской культуры и освобождались от традиционного менталитета", - приходит к выводу Ю. М. Гончаров [45]. Поэтому томские городские низы в микросоциальном катаклизме 20-22 октября 1905 г. демонстрировали типичные черты крестьянского поведения. Отстаивая свои интересы, они действовали солидарно, всем миром, на основе решений принятых сходами, не останавливаясь перед самыми радикальными методами. Сопоставляя наиболее массовые крестьянские выступления в Томской губернии во второй половине XIX - начале ХХ в. - "Бердский бунт" в октябре-ноябре 1869 г. и погром в уездном центре селе Змеиногорском 20 декабря 1905 г. [46] - с погромом в Томске, можно увидеть много сходных черт. И прежде всего - активное использование насилия, принцип круговой поруки, распространение слухов, дискредитирующих противную сторону, по своему интерпретирующих действия, распоряжения и нормативные акты верховной и местной власти (подложный манифест, неправильное его толкование, разрешение на погром и избиение "революционеров"). В ходе погромных действий 20-22 октября 1905 г. их участники кричали "наших бьют", по крайней мере дважды требовали выдачи для самосуда вождей "революционеров", которые в глазах обывателей ассоциировались со всеобщей забастовкой и митинговой страдой в Томске. Разгром еврейских магазинов осуществлялся как бы с санкции самого императора в наказание за организацию антимонархических выступлений. Как вспоминал очевидец, в предполагаемый к разграблению магазин "приносили портрет Государя и говорили: "Наш царь пришел смотреть ваш товар!". И далее следовал разгром. При этом четко проявлялись монархические симпатии. Император, в виде своих портретов, как бы незримо присутствовал и санкционировал действия погромщиков в течение двух дней. Участники погромных акций внешне демонстрировали глубокую религиозность. Их возмущали "кощунственные мысли о православной церкви". В ходе движения толпы манифестантов 20 октября 1905 г. по Почтамтской улице они отправили делегацию общественников в резиденцию епископа Макария с просьбой отслужить молебен по поводу Манифеста и "о здравии Императора". Во время аудиенции "многие мужчины и женщины плакали, жалуясь на происходящие забастовки, смуты и беспорядки". Проходя мимо резиденции архиерея, манифестанты останавливались, кланялись и снимали шапки. 21-го состоялся молебен, а после него Макарий вместе с губернатором больше часа увещевали толпу. Показательный случай воспроизвел на судебном процессе 1909 г. свидетель Онипко. 21 октября 1905 г. его окружила толпа и начала обыскивать. В кармане нашли ножичек. Наличие его "возбудило в головах погромных следователей самые жестокие подозрения. Но его спас крестик. Маленький крестик, лежавший в кармане жилета. Напряженная мысль подсказала счастливую мысль: "вот, видите и крестик есть, сейчас только купил в соборе". Это сразу изменило положение дела. Раздавшиеся уже фразы "его надо убить" теперь смолкли. Но найденные у него деньги в кошельке возвращены не были, они остались у обыскивавших его лиц" [47]. Действительно в ходе погрома 21 октября не подвергались насилию и ограблению лица с нательными крестиками и квартиры, в которых имелись иконы. В то же время набожность черносотенцев сочеталось с элементами неуважительного уважения к церкви и духовенству. "Дважды в первый день погрома 20 октября 1905 г., - отмечают С. А. Исаков и Н. М. Дмитриенко, - когда в подожженном черносотенцами здании железнодорожного управления гибли люди, М[акарий] выходил на Ново-Соборную площадь и просил прекратить убийства и пожар, но не мог справиться с многолюдной возбужденной толпой. Назавтра, услышав, что грабят магазины, он вновь кинулся на улицу, уговаривая народ разойтись, но тщетно. Он пытался успокоить толпу, выступив с балкона губернаторского дома, и услышал в ответ: "Что ты батька ни говори, а мы их все равно поколотим" [48]. В первом разделе сообщалось о реакции черносотенцев на попытку архиерея остановить разграбление магазинов. 
Архиерейский дом Подобное отношение, на мой взгляд, отчасти связано не с низким уровнем религиозности сибиряков, о чем писали многие очевидцы, а с критическим отношением их к институтам церковного управления РПЦ и священникам. Данное обстоятельство отложилось в пословицах и поговорках: "Я не попу молюсь, а богу", "Для земли навоз полезнее слова божьего" и т.д. [49] Об этом же свидетельствуют современники. Так, в рукописных мемуарах, опубликованных В. А. Зверевым, автор фиксирует: "Бабушка верила в Бога, но не была особенно богомольной и недолюбливала попов, считая их тунеядцами и мздоимцами" [50]. Примерно в том же духе высказывается дед-старожил в мемуарах Г. М. Карнаухова: "В церковь хожу на пасху, в рождество, в крещенье, да в престольную троицу. Все ходят. Родитель мой ходил, царствие ему небесное, и мне велел. А только скажу: попы самые что ни есть подлецы и негодники - обирают и обманывают темный народ. Они попы - самые распутные людишки. Поверишь попу - дураком будешь" [51]. Одним из основных принципов круговой поруки является отказ давать показания и выдавать соучастников и руководителей протестных действий. Материалы судебного процесса 1909 г. наглядно подтверждают данное обстоятельство. Во многом оправдание большей части подсудимых, относительно мягкие приговора, невыясненность целого ряда эпизодов погромных действий, отсутствие доказательной базы по организаторам и руководителям связано с отказом многих свидетелей от своих предварительных показаний, их крайней противоречивостью и запутанностью. Например, большую часть судебного заседания 18 августа 1909 г. разбирался эпизод с убийством 21 октября 1905 г. в Макаровском переулке К. А. Маклакова. Орудием убийства выступали, согласно показаниям свидетелей, последовательно лопата, вилы, палка "пальца в три толщиной", черенок от вил [52]. Достаточно часто на вопросы свидетели однообразно отвечали "не помню", "не могу". Опровергая показания свидетеля Ипполитова, подсудимый И. М. Трофимов заявил, что тот во время происходивших событий "сидел под кроватью. На одном из митингов он отдал революционерам свою шашку (Ипполитов был, по его словам, околоточным надзирателем), а потому и боялся показаться на улицу. Прошу суд принять это к сведению" [53]. Как правило, показания не явившихся свидетелей опровергались показаниями свидетелей защиты. Еще одним проявлением крестьянского поведения в анализируемых событиях, как, впрочем, и других массовых выступлениях селян, в том числе и в Змеиногорском погроме, являлось, по обтекаемому определению Б. Н. Миронова, "неуважение к собственности" [54]. Забитые до смерти 20 октября 1905 г. подвергались ограблению, вплоть до отрезания пальцев с обручальными кольцами. 21-го числа растащили оборудование железнодорожного телеграфа, из разграбленных еврейских магазинов тащили буквально все: от золотых часов до пустых ящиков и мешков. Обвиняемый крестьянин из ссыльных Т. Т. Ящук был задержан с самоваром с надписью "Сиб. ж. д. № 66", обвиняемый Алымов был задержан при продаже награбленных частей часовых механизмов и университетских нагрудных значков [55]. Не случайно часть подсудимых обвинялась только в хранении и сбыте ворованных вещей. Кражи являлись во второй половине XIX в. неотъемлемой частью крестьянской повседневности в Сибири. Н. А. Костров еще в 1876 г. дал красочную иллюстрацию этого правонарушения в Томской губернии: "Кража частной собственности… распространена повсеместно и в значительной степени: крадут чаи и другие товары, развозимые из города в город, с ярмарки на ярмарку; крадут необмолоченный хлеб с поля и сено с лугов; крадут шлеи, хомуты и т.п. со двора. Здесь считается правилом, что без присмотра лежит, то и может быть украдено, "на то и щука, чтобы карась не дремал". Крадут незнакомые у незнакомых, знакомые у знакомых, родные у родных" [56]. Ситуация усугублялась за счет уголовной ссылки, прекращенной в 1900 г. и массовыми крестьянскими миграциями с конца XIX в. В деревне бытовала пословица: "поселенец, что младенец, на что взглянет, то и стянет". В 1905 г.в Томской губернии количество попавших в отчеты преступлений против собственности (поджоги, кражи, грабежи, растраты, мошенничество и т. п.) выросло до 2201, против 1644 в 1904 г. [57] Теперь попытаемся ответить на вопрос могли ли самостоятельно без указки и использования административного ресурса осуществить погром 20-22 октября 1905 г. Приведенные выше факты, свидетельствуют о достаточно высоком уровне самоорганизации томских социальных низов из числа мещан и крестьян в парадигме патриархальных стандартов поведения. По этому показателю они вышли на уровень общественной культуры "новых" социальных групп городского населения, создавших к тому времени разветвленную сеть политических и не политизированных общественных формирований. О наличии такого уровня самоорганизации свидетельствует целый ряд эпизодов из истории анализируемого события. "Черносотенцы" самостоятельно изъяли в городском полицейском управлении портрет императора, без проволочек избрали депутатов для переговоров с архиереем 20 октября и губернатором 21-го, в момент обстрела на Новособорной площади дружинниками часть их побежала в казармы за подмогой. Об этом же говорит факт их быстрого сосредоточения в определенных точках города (Мещанская управа, Новособорная площадь) в указанные дни в определенное время. Определенная последовательность наблюдалась в погроме 21 октября, кем-то осуществлялась наводка именно на еврейские магазины, организованно громили дом и усадьбу А. И. Макушина. Самостоятельно, по всей видимости, вырабатывалась идеология погромных действий. Из этой среды вышли рукописные листовки, призывающие к повторению погрома 6 декабря. Сравнение фрагмента листовки (№ 1) с частью текста прокламации "Кружка русских людей" (№ 2) ясно показывает их независимое происхождение.
Нетрудно видеть, что первый текст написал малограмотный простолюдин, а второй - человек интеллигентный, имеющий представление о позициях консервативной части российской интеллигенции по вопросам реформы системы государственного управления, получивший духовное образование.
Театр Королёва (справа - торец здания Управления Сибирской железной дороги) Таким образом, томский погром 20-22 октября 1905 г. не был организован властями, а явился результатом противостояния либерально-радикальных и консервативных элементов, недовольных агрессивной, наступательной тактикой "революционеров", резким ухудшением своего материального положения в результате всеобщей забастовке. Не случайно ударной силой "черносотенцев" выступали извозчики, мелкие торговцы, мясники, кузнецы, занятые в сфере предоставления услуг, поскольку массированное свертывание экономической деятельности в городе оставило их без заработка, в то время, как, например, железнодорожные служащие, бастуя, 20 октября начали получать жалование. Естественно, это порождало негативную реакции городских низов. Среди погромщиков многие участники и очевидцы отмечают присутствие полицейских в цивильной одежде ("переодетых" по терминологии мемуаристов). Общее нагнетание ситуации в Томске с начала 1905 года, систематическая кампания по дискредитации правоохранителей, решение городской думы о прекращении финансирования городского полицейского управления и создании альтернативной милиции, оказали негативное воздействие на рядовых полицейских и лишали их перспективы нормально жить и содержать семьи. Поэтому, оказавшись вне службы, они присоединились к манифестантам, демонстрируя тем самым свое негативное отношение к реформаторским планам "революционеров" в правоохранительной сфере. "Черносотенцев"-участников погрома нельзя ассоциировать с членами черносотенных организаций более позднего времени. Так, известный томский либерал и областник А. В. Адрианов следующим образом характеризовал новониколаевских адептов СРН в письме к Г. Н. Потанину от 14 февраля 1910 г.: "Здесь союзники (около тысячи членов) не то, что томские, они оч[ень] интересны, им во многом можно сочувствовать и действовать, не оскорбляя их. Они, кроме того, что с серьезным риском для себя и большими затратами смело и настойчиво взялись за разоблачение полиции, думают о том, как бы им устроить общество взаимн[ого] страхования, общ[ество] взаимного кредита, мелкий кредит, ломбард, помочь бедноте и утешить ее, устроив земельный вопрос, обезопасить себя от полиции и чиновничьего произвола. У них частые собрания - и все их помыслы вращаются около таких вопросов. Между тем они мне жалуются, что их третируют, ими гнушаются и, признавая мысль их правильной и хорошей, не хотят сказать, что она исходит от черносотенцев… "Жиды", вот их idee fixe - тут я спорил, спорил, и бросил" [61]. Пожалуй, самой загадочной стороной анализируемого события является антисемитский погром 21 октября 1905 г. Выше я уже показал, как разыгрывалась антисемитская карта в его ходе. Накануне и 20 октября распространялись слухи и манифестанты заявляли о том, что главными инициаторами революционного движения и всеобщей забастовки являются евреи, студенты, поляки и железнодорожные служащие; заявляли о желании студентов на место царя избрать "жиденка". Но мне кажется, не соответствует действительности утверждение относительно погрома 21 октября как реакции простолюдинов на митинги, где "верховодили" евреи. Тем самым чиновники снимали с себя возможные обвинения в насаждении антисемитизма и провоцировании еврейского погрома. Не случайно в черносотенной "Сибирской правде" позднее утверждалось: в Сибири революция 1905-1907 гг. - дело рук евреев [62]. Прежде всего, относительно "верховодов". Среди таковых, фамилии которых дважды озвучивались губернатору на площади и в его резиденции с требованием выдачи для самосуда (А. И. и П. И. Макушины, В. М. Броннер, А. И. Березницкий, Р. Л. Вейсман, П. В. Вологодский, В. А. Штукенберг, А. Н. Шипицын), лишь двое - В. М. Броннер и Р. Л. Вейсман являлись евреями. Среди гласных городской думы их не могло быть даже теоретически, поскольку лица иудейского звания, живущие вне черты оседлости в местах не дозволенных для их проживания, в том числе в Томске, лишались избирательных прав. Очень мало евреев в рассматриваемое время участвовало в деятельности революционного подполья: у социал-демократов - уже названный В. М. Броннер, у эсеров - братья Дистлеры. Среди 85 пострадавших от погрома 20-22 октября 1905 г., находившихся в лечебных заведениях Томска, евреев (Б. И. Курлянд, А. Каминер, Д. Матушевский, Б. Май, К. Прицкор, Л. Б. Шапир, И. Шапиро) насчитывалось 7 чел., среди 66 погибших (Д. Д. Вольфсон, Н. А. Зисман, И. И. Маркевич, Я. З. Помус, А. Г. Левин) - пятеро [63]. Поэтому можно уверенно сказать, что попытка обвинить евреев в нагнетании революционных настроений в Томске в 1905 году и в октябре, в частности, а также объявить их "верховодами", является, с одной стороны, не совсем удачной попыткой распространить на город общую тенденцию развития освободительного движения в России конца XIX - начала ХХ в., в котором еврейская молодежь играла видную роль; а с другой - стремление властей объяснить погромные действия городских низов стихийно вспыхнувшими антисемитскими настроениями. Действительно, к 1905 г. в Томске проживало около 4 тыс. евреев (5,8 % к общей численности населения), но их доля среди местного купечества составляла 28 %. Среди наиболее состоятельных и известных можно назвать фамилии братьев Едельштейнов, Я. Л. Яппо, И. Л., О. Л., Г. И., Б. И. Фуксманов, Б. И. Левина, Х. А., П. К. Пейсаховых, Ф. А. Щиц, С. Б. Кацнельсона и др. Еврейская община располагала разветвленной инфраструктурой религиозно-просветительных и благотворительных организаций. Именно в Томске в январе 1903 г. собрался 1-й сибирский сионистский съезд с участием делегатов от диаспор Баргузина, Боготола, Иркутска, Канска, Каинска, Красноярска, Мариинска, Нерчинска, Омска, Томска, Читы [64]. 
Синагога Тем не менее, смею утверждать, что в Томске, как, впрочем, в вышеперечисленных сибирских городах, политического антисемитизма не было. Даже в Мариинске, где доля евреев в численности населения в 1909 г. составила 6195 чел.(34 %), А. Н. Ермолаев за всю дореволюционную историю города выявил всего два случая бытового антисемитизма [65]. Не было их массовых проявлений до 1905 г. и в Томске. Что касается бытового антисемитизма, то нужно иметь в виду, что рядовой томич, прежде всего представитель мещанско-крестьянских кругов, сталкивался прежде всего с евреем лавочником, ростовщиком, скупщиком, кабаливших своих клиентов. О мирных отношениях в рамках городского социума свидетельствует показательный эпизод, возникший в ходе судебного процесса над погромщиками в августе 1909 г. Адвокат подсудимых, известный черносотенец и антисемит, член головного совета Союза русского народа П. Ф. Булацель сказал, что эти свидетели "были очевидцами того, как сын того жида, который вчера здесь так распространялся о том, что погром его разорил, - убил православного рабочего". Председатель М. А. Подгорчина-Петрович прервал выступающего и попросил "не употреблять оскорбительных для свидетеля выражений". Адвокат пытался утверждать, "что слово "жид" общеупотребительно и даже закон наш знает этот термин". Вновь последовало предложение воздержаться от оскорбительных возражений. "Если в Томске, - говорит Булацель и делает жест рукой, - принято называть жидов евреями, я подчиняюсь" [66]. Показательны в этом же плане выступления на процессе двух адвокатов - еврея Н. Я. Левина и русского П. В. Вологодского. Если первый просто констатировал: "Антисемитизма, этого специального продукта черты оседлости, Сибирь не знает, хотя некоторые и стараются насадить его здесь", то второй, будучи уроженцем Сибири, подвел под высказывание коллеги аргументацию. Петр Васильевич четко заявил об отсутствии в Томске розни между еврейским и христианским населением как повода для погрома. Отсутствует она и в целом в Сибири, в отличие от черты оседлости в Европейской России. "Своеобразные условия сибирской жизни и не могли создать остроты отношений христиан к евреям, - переходит он к доказательной базе. - Обширные пространства Сибири, редкость населения, незначительность евреев в ней, обширное поприще применения труда и предприимчивости, недостаток ремесленников, отсутствие стеснительных до последнего времени распоряжений о расселении евреев в Сибири, выработали совершенно своеобразный тип чисто сибирского еврея. По своему облику, по говору, по привычкам одеваться и держать себя, по образу жизни он мало чем отличается от коренного сибиряка. Он также несколько индифферентен к религии, как индифферентен и сибиряк". Далее, используя материалы следствия, адвокат приводит многочисленные примеры того, как погромщики и горожане, находясь с евреями в приятельских отношениях, пытались спасти от разгрома их дома, лавки, имущество [67]. Политическая подоплека для погромов в черте оседлости, как показал А. И. Солженицын, обуславливалась отчасти элементами экстремизма в поведении еврейской молодежи (уничтожение царских портретов, неуважительное отношение к иконам и прочим атрибутам православия, к военнослужащим) [68]. Но нельзя эти локальные выводы распространять, во-первых, на всю Россию, тем более на Сибирь. Здесь, как уже говорилось выше, в рассматриваемое время, антисемитский характер погромов проявился только в Томске и в Иркутске. Причем, в последнем случае солидарными действиями городского сообщества попытка начать разгром еврейских магазинов была пресечена с использованием оружия. Томские городские низы в корыстных целях использовали антисемитские установки власти, а также преступное бездействие и откровенное попустительство местных органов государственного управления для осуществления погрома 21 октября в отношении еврейских торговых учреждений и жилья. Погромщиков буквально "выталкивали" с площади после завершения молебна и увещания со стороны губернатора и архиерея. Сосредоточенные по маршруту их разрушительного движения войска и полицейские заняли позицию праздных наблюдателей, хотя, как показывают отдельные факты, их вмешательство, даже в минимальном количестве, предотвращало или прекращало погромные действия. Погром 20-22 октября 1905 г., помимо всего прочего, отобразил радикальную реакцию "низов" городского социума против носителей модернизационных процессов, разрушающих единообразие и замкнутость традиционного полукрестьянского общества. Помимо евреев в их качестве выступали студенты, поляки и железнодорожные служащие. Железнодорожные и студенческие шинели являли своеобразный и ненавистный символ происходящих радикальных перемен в стране, Сибири и городе. Поляки выступали в качестве фишки инновационной активности. Среди местных предпринимателей, занимая после русских, евреев, татар, вместе с немцами 4-5 место по численности, они ориентировались на развитие новых для Сибири начала ХХ в отраслей: продажа лекарств, производство колбасы, кондитерских изделий, фотодело, гостиничный бизнес, слесарно-механическое производство и др. [69] В историю Томска конца XIX - начала ХХ века большой вклад внесли первые университетские профессора, поляки по национальности А. С. Догель, С. И. Залеский, профессор ТТИ П. К. Соболевский, врач В. С. Пирусский, горный инженер В. С. Реутовский, художник К. Я. Зеленевский, фотограф С. Петкевич. Среди пострадавших и погибших во время погрома мы встречаем много поляков (больше, чем евреев). Прежде всего начальника службы пути Сибирской ж. д., инженера Ф. И. Клионовского, студента Д. В. Стрижевского, конторщика Б. Р. Таревского, сторожа Б. К. Рауха, С. О. Ярусевича и др. Следует обратить внимание, что в ходе судебного процесса в августе 1905 г. и прокурор и присяжные поверенные отметили в действиях погромщиков сочетание уголовных (корыстных) и политических мотивов, но не религиозно-племенных (национальных). 20 октября 1905 г. преобладали политические мотивы, 21-го - корыстные.
[1]
|
