Новости

   Источники

   Исследования

   О проекте

   Ссылки

   @ Почта

• Сибирский плавильный котёл: социально-демографические процессы в Северной Азии XVI - начала ХХ века.

   Тема демографических исследований Сибири в равной степени как стара, так и нова. Уже проведены значительные изыскания, и нам, в общем, известны данные о целостной картине движения населения. Но до сих пор остается несколько больших проблем, затрудняющих демографические исследования. Первой главной проблемой является поиск или даже создание базы однотипных вторичных источников, которые могли бы быть сравнимы между собой в хронологическом и в содержательном планах. Особенно значима эта проблема для истории XVII века, где не существует единых показателей о движении населения. Эти данные касаются в разное время разных территорий Сибири и разных категорий населения. Мы можем судить о перемещении жителей по "Окладной книге" Сибири 1697 г. лишь в целом, и эти данные, конечно, нуждаются в серьезном уточнении. До того времени власти не предпринимали попытки разом "измерить" всю Сибирь. Поэтому здесь очень важны исследования отдельных регионов и районов Сибири в рамках тогдашней административной карты. Необходимо проследить движение населения по каждым конкретным случаям, по каждым отдельным "посылкам" людей из России. Пока не будет проведена такая работа, до тех пор историки будут спорить о том, кому же принадлежит решающая роль в освоении Сибири - или государству, или "вольнонародному" началу.
   Другой трудностью демографического изучения является то, что долгое время у нас учитывалось только податные категории жителей и, при этом, души мужского пола; и лишь с XIX в. официальная статистика начинает всерьез заниматься всем населением. Заметный перелом в разработке методов статистико-демографических исследований начинается лишь с появления земской статистики. При этом одновременно значительно расширяется корпус источников. Помимо прямых статистических данных появляется море самого разнообразного материала, например, "живоописания" местностей, дневниковых очерков и т.д. Этот массив, вроде бы далекий от точной статистики, очень важен для оценки качественной ситуации чисто демографических процессов. Определенную трудность представляет и большой разнобой и разброс терминов и понятий для характеристики населения, существующий в наших источниках. Их интерпретация - немаловажная задача для разработки проблем социальной истории.
   Тема "евразийского" наследия России очень масштабна, многомерна и включает в себя большой пласт литературы, начиная от философских, культурологических трудов специалистов самого широко профиля и разной степени профессионализма. Тут есть немало интересных находок и немало заблуждений вплоть до "нового хронологического подхода". Встреча русского этноса, Московского государства и аборигенов Сибири всегда привлекала внимание и долго еще будет интересна как для широкой публики, так и для специалистов. Тем более что на противоположном "берегу" земли была подобная встреча, но с другими результатами и процессами - встреча "белой" и индейской цивилизаций в Америке. Причем очень часто эта встреча понимается, прежде всего, как "фронтир" с подтекстом военно-политического противопоставления и "резервационного" существования двух наций и культур. Но это упрощенное понимание, ибо термин "фронтир" предполагает не одно лишь военное противостояние, а означает место встречи, пространство и даже сам момент, где и когда встречаются культуры разного типа и уровня, где происходит их взаимовлияние и взаимное проникновение в структуру друг друга. В этом плане "фронтир" был везде: в Европе, Азии, Америке, Африке и Австралии. Но, утверждая, что "фронтир" был только у "нехороших" американцев, а у нас в Сибири имело место лишь взаимодействие и взаимопроникновение, мы устраиваем себе самую большую историческую ловушку и провоцируем определенные националистические силы к провозглашению догмата о военном захвате Сибири Россией. Ведь в действительной истории немало фактов, говорящих о вооруженном противостоянии двух культур, с обеих сторон доходящем порой до ожесточения. Восстания татар и калмыков, нападения кыргыз происходили весь XVII век, в XVIII в. - ожесточенные и постоянные стычки с "казацкой Ордой" (казахами), в XIX - не менее мощное их восстание. И на далеком северо-западе Сибири восстания аборигенных народов также являлись реальностью на протяжении всего указанного периода, а военные действия с чукчами официально закончились лишь в самом конце XIX в. Но примечательно, что часто, когда говорят о "евразийской" встрече русских и аборигенов Сибири, смотрят, прежде всего, с одной стороны - со стороны России. В ее действиях улавливают проявления этого "евразийского" начала, а аборигенов Сибири представляют как некую аморфную массу, которая не имела своих четких представлений и устремлений. Думается, что это несколько однобокое представление такой встречи.
   При этом с 1990-х гг. оживляется старый "спор" о трактовке факта распространения власти России над Сибирью. Что это было? Завоевание, вхождение, присоединение, включение, подчинение и т.д. Причем никаких новых фактов по существу не приводилось, а лишь по-новому трактовались старые... Сегодня можно прямо сказать, что все эти споры были вызваны не научной стороной проблемы, а сиюминутными политическими обстоятельствами той эпохи. Тот консенсус, которые выработали ученые-историки, выдвинув положения о "присоединении" и "колонизации", вполне отвечает объективному историческому развитию, ибо эти понятия очень многомерны и содержательны. Главное - не трактовать их однобоко и прямолинейно...
   Сибирь была большой ареной, где происходили самые различные процессы. С одной стороны, активно шла экспансия русского этноса, в первой половине XVII в. происходившая чаще всего вооруженным путем. С другой стороны, имела место повсеместная борьба за власть между различными родоплеменными группами и первыми ранними государственными образованиями. На смену Кучуму приходят калмыки, которые активно конфликтуют с русскими в Западной Сибири. Но ни "белые", ни "черные" калмыки фактически так и не стали данниками, "алеманами" московского "белого" царя. Подчинение Алтысарской, Ачинской и Кизилской волостей происходит в ожесточенной борьбе с киргизами, из среды которых во второй половине XVII в. выделяется князь Иреняк, предпринявший значительные действия по объединению "кыргаз" под одной властью против России. Самым масштабным поражением русских в борьбе с кыргызами стал неудачный поход И. Суворова в 1680 г. Еще более сложным и опасным было положение русской власти в Центральной и Восточной Сибири. Поэтому русскому правительству здесь постоянно приходилось лавировать между отдельными племенами и князьками, использовать не столько свой опыт, сколько опыт сибирских народов в соподчинении и управлении ими. При этом почти каждый сибирский туземный князек или князь старался расширить границы своего улуса и власти за счет подчинения соседних аборигенных народов.
   О наличии у русского правительства "своего" европейского опыта в плане присоединения земель других государств свидетельствуют и удачные, в конечном счете, войны на западе - с Польшей и Швецией. Свое стремление на запад Россия, в данном случае, обосновывала не традициями монгольских ханов - она апеллировала к деяниям еще древнерусских киевских князей. Как говорил дьяк Ф. Курицын от имени Ивана III на дипломатическом приеме: "Мы, Божию милостию государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей..."  [1]. К слову сказать, Москве, в принципе, и не надо было обращаться к опыту Золотой Орды и беспокоить прах хана Батыя; она могла действовать на основании уже совершившегося факта собственной политической истории. В 1555 г. сибирский хан Едигер изъявил покорность Ивану IV и официально стал вассалом Москвы со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами  [2]. И Сибирь ждал тот же вариант, что и Казанское ханство - сначала вассалитет и русский ставленник на сибирском престоле, а затем "опала" на сибирского хана, смещение его и замена царским наместником. Так поступала Москва, расширяя свои владения на запад, подчиняя мелкие удельные княжества. Такие шаги Москва и предприняла сразу же после признания вассалитета Сибирского ханства. В 1558 г. Иван Грозный выдает Г.А. Строганову первую жалованную грамоту на земли по рекам Каме и Лысьве; в 1568 г. уже Яков Строганов получает на тех же условиях новые земли, причем продвигает свои владения уже далее на восток - по реке Чусовой. Следующий вполне логичный шаг - поход А. Лыченицина в Сибирь в 1572 г., стоящий до сих пор особняком в историографии  [3], но вполне укладывающийся в логику событий. Неудача его и позволила Москве "спустить с цепи" неправительственные силы - вольных казаков, официально осуждая их действия. Такая же тактика была и перед 1547 г., когда казанцы жаловались на набеги "вольных людей". Москва не изобретала ничего нового, она действовала своим испытанным путем... При этом нужно учитывать, что народы и племена Южной Сибири были изначально готовы к встрече с русским этносом, ибо земледелие и скотоводство стоят друг к другу все же ближе, чем охота и промыслы. Русский этнос также был готов к этой встрече, ибо в Сибири он не увидел принципиально ничего нового, чего бы ни видел на своем "верхневолжском суглинке" - те же самые татары, остяки и вогулы... В придачу, русский этнос в Южной Сибири имел сильную струю колонизации, которая, в конечном счете, дала ему перевес как численно, так и в хозяйственно-этнографическом плане.
   Рассматривая проблему подчинения аборигенных народов Сибири Московскому государству, следует задаться и таким вопросом, - а существовал ли какой-то другой вариант их исторической судьбы? Конкретная политическая обстановка показала, что у них не было никакого другого пути, никакой серьезной военно-политической и экономической силы, которая могла бы объединить их в борьбе с Москвой. В этом отношении включение Сибири в состав Российского государства было логическим вариантом внутреннего развития сибирских народов, а история как факт чаще всего обходится без моральных оценок... При этом их подчинение Москве не ограничивалось только присягой-шертью, аманатством (заложничеством) и ясаком. В их обязанность включалось также и несение военной службы по приказу "белого" царя, что входило еще в задачу хана Едигера. Служили "белому" царю не только татары, но и остяки, и кыргызы, и буряты и т.д. Все это - элементы института, знакомые не только евразийству, но и феодальным порядкам в Европе. Это специфика феодальных отношений, при которых целесообразно эксплуатировать подвластное население не экономическими, а политическими методами.
   Несколько по-другому шло этнокультурное взаимодействие русского и аборигенного этноса на севере Сибири. Природно-климатические условия и материальная среда аборигенов были более скудными, чем на юге, и не позволяли оказывать серьезного военного сопротивления. С другой стороны, иначе складывалась и судьба русского этноса в этом районе. Русская колонизация Сибири началась с северных местностей, первые русские города строились в малопригодных для земледелия, но весьма богатых пушниной районах - Тюмень, Березов, Сургут, Нарым, Мангазея… Но потом, где-то с 20-х гг. XVII в., земледельческое население начинает постепенно перемещаться в более южные плодородные регионы - Тару, Кузнецк, Ялуторовск, Ишим и т.д. Оскудение русского сибирского севера становится явным. Более-менее точные данные у нас есть лишь по самое начало XVIII в., но и они позволяют судить об уже сложившихся тенденциях. За период с 1710 по 1719 г. русское население Западной Сибири возросло с 103522 душ мужского пола до 121943 душ мужского пола, т.е. в 1,17 раза. Причем такие уезды, как Туринский, по числу населения выросли в 1,2, Тарский - в 1,3, а Кузнецкий - в 2,9 раза. Численность же русского населения Березовского и Сургутского уездов сокращалась: в Березове - с 872 до 706, а в Сургуте - с 530 до 480 душ мужского пола  [4]. За XVIII в. темпы роста русского населения Сибири были довольно высоки. Такие серьезные исследователи, как В.М. Кабузан и С.М. Троицкий, отмечают, что эти цифры даже превосходили показатели по всей России. За период с 1710 по 1795 г., за 85 лет, численность русского населения Сибири возросла с 154338 до 595000 душ мужского пола, почти в 3,8 раза  [5], а если допустить, что за последующие 80 лет русское население росло такими же темпами, то к 1880 г. в Сибири, предположительно, проживало бы около 2 млн. душ мужского пола.
   Отток русского населения чувствовался в городах северной Сибири. Так, в 1782 г. в Березове, Сургуте и Нарыме проживало всего 1165 душ мужского пола, но в новых более южных городах Западной Сибири, выросших из бывших слобод, таких как Ишим, Курган, Ялуторовск и Колывань, уже насчитывалось 2740 душ мужского пола. За первую половину XIX в. происходит дальнейшая демографическая и экономическая деградация северных городских центров, и, наоборот, разрастание новых городов. И это гибельно сказалось для судеб русского этноса на севере Сибири: он теряет свое лидирующее положение, и, по наблюдению этнографов XIX в., русский сургутянин все более становится похож на остяка  [6]. При этом следует учесть, что с XVIII в. происходят заметные изменения в характере самой русской колонизации севера Сибири. Если в XVII в. в эти богатые пушные районы шли вольные, самые смелые и энергичные люди с Поморья, то в XVIII в. здесь все более и более усиливается приток "штрафной" колонизации, а "душегубов, татей и разбойников" трудно причислить к цвету русской нации. И аборигенный этнос получает определенные преимущества. Положение могло бы измениться в советское время, когда началось интенсивное развитие газодобывающих и нефтеносных районов севера Сибири. Однако это освоение, преследовавшее сиюминутные цели, с распадом Советского Союза оборвало развитие русской колонизации на севере Сибири. Но история оставила урок, который заключается в том, что без функционирования именно города как экономического, демографического, управленческого и культурного центра, как бы дорого это ни обходилось, освоение северных регионов невозможно, а потребность в них ещё скажется очень сильно.
   Вообще, роль крестьянской, земледельческой колонизации трудно переоценить в деле освоения новых территорий. Можно покрыть всю страну густой сетью военных крепостей, можно наполнить новые территории толпами охотников за пушниной и старателями, как это случилось в северных районах Канады в конце XIX в., но прочное освоение территории возможно только тогда, когда население начинает заниматься "оседлыми" видами хозяйства - земледелием и другим сельскохозяйственным производством. Недаром в конце ХХ в. начинают задумываться о многоплановом развитии природных ресурсов Аляски  [7]. При этом в прошлом возможности воздействия государства на вольную колонизацию были определенным образом ограничены. Но, с течением времени, роль планового воздействия все более усиливается через образование специальных комитетов (например, Комитет Сибирской железной дороги), а также через определенные меры по крестьянскому налогообложению. Да и сама "штрафная" колонизация уже приобретает несколько иные черты, чем в XVII в. В этом плане интересным и редко поднимаемым в литературе вопросом является проблема влияния переселений на правовую культуру Западной Сибири конца XIX - начала ХХ в. Массовые, так называемые "столыпинские", переселения, а тем более депортации людей в ХХ в. - это нечто новое в истории Сибири: явления, которые по своим масштабам как в количественном, так и в качественном отношениях незнакомы предшествующей истории.
   Но чтобы земледельческая колонизация явилась деятельным фактором изменения окружающей действительности, обязательно необходимо существование города как демографического и экономического центра. На севере Сибири значение города, как мы подчеркивали, в этом отношении из века в век падало. Перемены произошли в середине XIX в. При существовании благоприятных условий - развитие транспортных путей, наличие поблизости развитых городских центров - отдельные сельские поселения постепенно начинают превращаться в города. Примером тому может служить история сел Бердского и Камня в западносибирском Приобье во второй половине XIX - начале ХХ в. И здесь тоже наблюдаются высокие темпы роста населения по сравнению со старыми городскими центрами Сибири. По всей видимости, "закон" более быстрого развития населения действует в разные исторические эпохи, постепенно перемещаясь по территории освоения. В других районах, где русская колонизация в силу ряда исторических обстоятельств была не особенно значительна, по мере приближения к ХХ в. растет численность жителей вообще и городского населения в частности. В этом плане особо показательна Енисейская губерния, с XIX в. являвшаяся одной из самых крупных по территории, но самой малолюдной по числу городских жителей. Бывший в XVII в. крупным городом Енисейск постепенно сдает свои позиции; напротив, Красноярск (в том же XVII в. - небольшой острог) постепенно набирает силу. Еще в 1782 г. в Енисейске было 4982 души мужского пола, что составляло 26,2 % от числа всех горожан тогдашней Томской губернии, а в 1897 г. - всего лишь 11739 жителей вообще. В Красноярске в 1782 г. проживало всего 1243 души мужского пола, или 6,5 % от всех горожан губернии, но в 1897 г. насчитывалось уже 26600 человек. Еще более поразительны успехи небольших уездных городов Енисейской губернии, начинавших свою историю в качестве маленьких ясачных острогов XVII в. Ачинск, при основании своем в 1641 г. насчитывавший 39 казаков-годовальщиков, к 1872 г. вырос до 495 душ мужского пола (2,6 % от населения всей губернии). А в 1897 г. в нем числилось 6714 человек обоего пола. Канский острог, где в 1650-е годы поживало 15 казаков-годовальщиков, к 1897 г. стал уездным городом с 7507 жителями. Не менее показательно превращение села Минусинского в окружной город с 10285 жителями.
   Говоря о росте населения вообще, нельзя забывать и о "качественной", социальной стороне демографического процесса, рождении новых социальных слоев и сил сибирского общества. В XVII в. русское население не испытывало никаких новаций, которые были бы незнакомы общественной жизни Московской Руси, происходило лишь простое механическое воспроизведение тех отношений, которые веками складывались в остальной части России. Но, попав в Сибирь, эти отношения получили "второе дыхание", в то время как в остальной России они постепенно сходили на нет. Об этом можно судить хотя бы по знаменитым томским событиям 1649 г. и красноярским - 1698 г.
   В плане теории модернизации (по существу, господствующей в нашей науке) важно понять, что при всех различных уровнях "непохожести" России и Сибири, это была встреча одного уровня "традиционного" общества. Различия проходили не по качественному цивилизационному признаку, а по количественным показателям. По своему уровню социально-политического мышления русские пришельцы и аборигены Сибири, за исключением самых северных народов, находились на одном принципиальном уровне. И для тех, и для других общими понятиями были царь-хан как верховный владыка, ясак-подать как осознание своей причастности к общему. Как для русского человека православие было попыткой отгородиться от мусульман-"бусурман" и "немцев"-латинян, так и для сибирского аборигена его вера в своего языческого божка была средством найти поддержание своего бытия. Никакие крамольные западные идеи Возрождения, Реформации, Просвещения еще не смущали душу русского человека.
   Положение начинает меняться лишь в XIX в., когда берет начало процесс развития и становления "массового", буржуазного общества. И здесь важно появление в городском населении Сибири совершенно новых, незнакомых социальных групп - архитекторов, инженеров, врачей и т.д. Начало этому было положено еще в XVII в. оформлением такого социального слоя, как приказные служители. Это не просто начало создания бюрократического слоя, это начало новой социальной силы, приобретшей сегодня новое и, пожалуй, всесильное значение - "менеджеры"-управленцы. Эта проблема перерастает свои узкие рамки и упирается в проблему мотивации. Можно обрушить всю мощь государства на переселение людей на новые земли, но не добиться исторического эффекта. История ХХ века это не раз доказывала. Сюда необходимо включить и фактор личной заинтересованности людей.
   Дело в том, что до сих пор точно не определено, что толкало людей на переселение в Сибирь. В истории США более-менее все ясно: люди, собирая свои нехитрые пожитки, запасаясь винтовками и орудиями труда, толпами шли на Дикий Запад, захватывали земли индейцев, устанавливали новые порядки и получали свою землю и свободу. В Сибири крестьянин, переселившийся сюда хоть вольно, хоть под надзором правительственного чиновника, все равно оставался лишь арендатором государственной земли и очень часто хотел вернуться обратно в земельную тесноту и нужду какой-нибудь Тульской губернии. Следует признать, что частнособственнический инстинкт, в Америке превративший сосланных англичан в американцев, в Сибири во все века не срабатывал. Элитные и образованные слои русских людей - дворянство и чиновничество - не спешили задержаться в Сибири: присланные из Москвы воеводы, хорошо "прокормившись" в сибирских городах, спешили обратно за Урал, а некоторые губернаторы правили Сибирью вообще из окон петербургских кабинетов. Золотая лихорадка, позволившая Америке и Канаде сделать бурный рывок в своем развитии, в Сибири прошла лишь "пеной" по верху, не произведя ни в ней самой, ни в России каких-то ощутимых сдвигов. Американские переселенцы, осваивая новые земли, создавали свои порядки и государства-штаты, которые до сих пор сохраняют своеобразие в рамках единого государства. Русский человек, проживая хоть в Москве, хоть на Урале, хоть на Чукотке, живет по одним законам и порядкам. Лозунг русского народа - "земля и воля" - всегда оставался мечтой и ни разу не становился фактом истории, если не считать страшных лет народных потрясений. Но в эпоху, когда рушилось "традиционное" общество России, Сибирь становилась местом, которое интересовало предприимчивых и инициативных людей. Одними из "первых ласточек" следует считать Г.И. Шелехова, первоначально рыльского, а затем иркутского купца, ставшего руководителем знаменитой Русско-Американской компании; крестьянина Устюжской провинции Афанасия Сибирякова, основавшего могучий предпринимательский клан; выходца из семьи архангельского купца М.К. Сидорова, попытавшегося организовать первые рейсы из устья Енисея в Англию  [8]. Но еще большее значение имел приток в Сибирь чиновничества и различных специалистов из России, которым здесь открывался простор для деятельности. Поэтому описания их служебной деятельности могут во многом помочь при выяснении мотивов переселения людей в Сибирь; поэтому очень важны в плане исторической демографии исследования, посвященные разным потокам колонизации, разным слоям населения. Именно деятельностью этих людей и создавалась новая социальная общность сибиряков.
   Нам сейчас, в какой-то мере, уже понятны общие закономерности демографии Сибири XVII-XX вв. Уже сейчас ясно, что общий прирост населения Сибири был выше, чем по России. И теперь главная задача исследователей заключается в том, чтобы выяснить частные особенности и роль отдельных районов и областей в процессе демографического развития нашего края.

  [1]  Цит. по: История СССР с древнейших времен. Т. 2. М., 1966. С. 126.
  [2]  Преображенский А.А. Урал и Западная Сибирь в конце ХVI - начале ХVIII в. М., 1972. С. 18.
  [3]  Там же. С. 23.
  [4]  Водарский Я.Е. Численность русского населения Сибири в ХVII-ХVIII вв. / / Русское население Поморья и Сибири (Период феодализма). М., 1973. С. 204. (Подсчеты сделаны мною - Д.Р.).
  [5]  Кабузан В.М., Троицкий С.М. Численность и состав русского населения Сибири в первой половине ХIХ в. // Русское население Поморья и Сибири... С. 264. Подсчеты сделаны мною - Д.Р.
  [6]  Швецов С. Очерк Сургутского края. // Записки Западно-Сибирского Отдела Императорского Русского Географического общества. Омск, 1889. Кн. Х. С. 1-87.
  [7]  Смирнягин А.В. Районы США: Портрет современной Америки. М., 1989. С. 344-350.
  [8]  Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Новосибирск, 1997-1999. Т. 4. Кн. 1. С. 46-56; Кн. 3. С. 19-20.