Новости

   Источники

   Исследования

   О проекте

   Ссылки

   @ Почта

• Сибирский плавильный котёл: социально-демографические процессы в Северной Азии XVI - начала ХХ века.

   Восток и Запад - понятия не только и не столько географические, сколько социокультурные. По мере расширения сферы интересов, заставлявших жителей Европы осваивать новые территории, расширялись границы европейского социокультурного пространства, что происходило посредством утверждения на новых территориях европейских институтов (политических, социальных и т.д.), укоренения европейских ценностей. Нечто подобное происходило и в Сибири. По мере ее присоединения к Российской империи народы, населяющие этот регион, знакомились с европейской цивилизацией и, таким образом, расширялась зона влияния европейских культурных ценностей. Главную роль в этом процессе, несомненно, сыграли русские переселенцы, чей вклад в освоение и развитие Сибири оказался наиболее весомым. Однако европейское сообщество было представлено другими европейскими этносами, по меньшей мере, четырьмя - немцами, поляками, украинцами, белорусами. Традиционная толерантность сибирского общества, сложившаяся вследствие взаимодействия разнообразных этносов и конфессий, создала благоприятную среду для адаптации выходцев из Восточной Европы. Внимание автора обращено на проблему включения в жизнь сибирского общества поляков, чье появление в Сибири в XIX столетии, вольное и невольное, подчас вызванное трагическими историческими событиями, способствовало распространению в Сибири "европейско-христианских идей". Становясь субъектами взаимодействия в рамках сибирского сообщества, поляки попадали под его влияние, приспосабливаясь к целой совокупности условий социального и этнокультурного характера, одновременно привнося в него как общеевропейские, так и национальные ценности.
   Поляки сыграли заметную роль в жизни сибирского общества, что является свидетельством их успешной адаптации. В значительной степени этому способствовали землячества - объединения людей, связанных общностью происхождения (территория, этнос) и судьбой (миграция, ссылка). В деятельности землячеств выражается стремление их членов частично сохранить атмосферу, царящую в стране исхода, потребность в общении друг с другом, вызванную осознанием собственной "инаковости" в новой этнокультурной среде. В то же время, землячества помогают решать многочисленные социальные проблемы, с которыми неизбежно сталкиваются их члены в процессе адаптации, и являются, таким образом, формой социальной защиты.
   Изучение опыта земляческого движения представляет собой непростую задачу из-за недостатка источников. Добровольный характер земляческих сообществ не требовал ни установления членства, ни письменного закрепления общеобязательных норм и правил поведения, так что в нашем распоряжении практически нет материалов, зафиксировавших организационные начала подобных сообществ. Исключение, пожалуй, составляют несколько документов землячества польских ссыльных "Ogol wygnancow", которое действовало на территории Нерчинских заводов  [1]. Мы также не располагаем сколько-нибудь репрезентативными социологическими данными (анкеты, интервью, опросы), что усложняет установление численности, социального состава, уровня образованности членов польских землячеств. Наконец, отсутствуют этнографические материалы о поляках, проживавших в Сибири в XIX веке, поскольку подобные исследования не проводились, а сама этнография в России только переживала период становления, причем поляки немало этому поспособствовали  [2]. В связи с этим особую ценность приобретают источники субъективного характера: мемуары, дневники и письма поляков. Таким образом, в нашем распоряжении оказывается сравнительно небольшой круг источников, которые позволяют установить, где и каким образом возникали польские землячества в Сибири в первой половине XIX в., выяснить их состав и характер внутренних связей. Работа подготовлена, преимущественно, на материалах метрических книг Томской римско-католической церкви за 1834-1860 гг., текущей делопроизводственной документации государственно-административных учреждений, а также на опубликованных польских мемуарах.
   В XIX веке в Сибирь попадали три категории поляков: "политические преступники", добровольные переселенцы и уголовные ссыльные. Роль последней категории выходцев из Польши в истории сибирской польской диаспоры была незначительной. Экономическая миграция поляков в Сибирь в указанный период еще не получила развития: ее масштабы станут заметными лишь к концу XIX века  [3]. Зато в течение всего столетия в Сибирь практически непрерывно ссылались участники польского патриотического движения, и знакомство сибиряков с польской культурой началось именно благодаря появлению в крае "политических преступников". Наконец, во второй четверти XIX века, и, особенно, в 1840-1850-е гг., в Сибири появляются добровольные польские переселенцы, а также чиновники, врачи и военнослужащие, т.е. лица, приехавшие сюда по долгу службы или ради карьеры.
   Адаптация поляков в Сибири протекала не всегда гладко, что объяснялось целым рядом причин социально-политического и психологического характера. К ним можно отнести непривычные условия быта, языковой барьер, тяжелый климат, наконец, "ландшафтную ностальгию". В случае с польскими политическими ссыльными действие указанных факторов усугублялось воспоминаниями о неудачной борьбе за независимость Польши, а также понижением их социального статуса как следствия "поражения в правах". В совокупности все это оказывало на ссыльных сильный морально-психологический пресс, который мог подвести к мысли о самоубийстве. Примером неудачной адаптации служит трагическая судьба ссыльного шляхтича из Волыни Вильгельма Головинского. Отбывая каторгу в Томской губернии, он попытался добиться разрешения на переписку с родственниками и получение от них материальной помощи. На его несчастье в это же время в местные органы власти поступил донос о готовящемся в Сибири восстании польских военнослужащих, в котором упоминалось имя ссыльного шляхтича. В итоге, по "высочайшему повелению" В. Головинского отправили отбывать наказание в Восточную Сибирь - в Усть-Кутский солеваренный завод, что и стало причиной его самоубийства в 1834 г.  [4].
   Однако к таким крайним средствам политические ссыльные прибегали редко. С точки зрения христианской этики самоубийство считается злейшим грехом, а в традиционном обществе с религиозными нормами считались. Но избежать трудностей во время ссылки было практически невозможно. Добавим, что далеко не все ссыльные поляки мирились со своим новым положением и условиями жизни, что становилось причиной их девиантного, протестного поведения. Формы протестов зависели как от обстоятельств, так и от чисто субъективных моментов - темперамента, воспитания.
   В начале 1830-х в ряде городов Енисейской губернии не складывались отношения местных жителей и польских военнослужащих. Для сибиряков, в особенности тех, кто принадлежал к низшим сословиям, не знакомым с истинным положением вещей в Королевстве Польском, поляки представлялись бунтарями. В дополнение к этому были случаи, когда некоторые из поляков вели себя вызывающе - не подчинялись военному начальству, ссорились с русскими сослуживцами. Причиной такого поведения были слухи о готовящемся в Сибири восстании польских ссыльных и связанные с ним надежды на освобождение. В марте 1834 года в одной из красноярских рот два польских солдата избили ротного пекаря. Поводом послужило оскорбительное замечание о том, что они, поляки, "в своей Польше ели мякину". После драки солдаты отправились к вышестоящему начальству с жалобой на ротного офицера, что тот собирался подвергнуть их вполне заслуженному наказанию  [5].
   Скандалы возникали и за пределами батальона. В том же марте 1834 года в Енисейске несколько польских военнослужащих затеяли драку на улице с местными жителями. Во время прогулки по городу они услышали фразу некоего мещанина: "Поляки проспали Варшаву...". В тот момент военную службу в енисейском гарнизоне отбывали участники восстания 1830-1831 гг., которое завершилось поражением. Заключительным аккордом событий 1831 года стал штурм русскими войсками польской столицы. Брошенная фраза больно задевала и без того униженное национальное достоинство поляков, так что скандала было не избежать. Солдаты бросились за обидчиком, ворвались в один из городских домов, предварительно вышибив ворота, где избили одного из его обитателей обломками от ворот. Возмущенный городничий обратился к военному начальству с требованием наказать скандалистов. Однако во время разбирательства выяснилось, что "дебоширства" польских военнослужащих провоцировалось местными жителями. Солдаты жаловались на оскорбления последних, называвших их "дураками, проспавшими Варшаву"  [6].
   В связи с описанными событиями представляется весьма любопытным следующий факт. В том же 1834 году увидела свет сказка молодого писателя, родившегося в сибирской глубинке (недалеко от Ишима), Петра Ершова "Конек-горбунок". Это популярнейшее поэтическое произведение было насквозь проникнуто тонким юмором, подчас переходящим в сарказм, и изобличало многие несимпатичные черты русского характера: низкопоклонство, самоуничижительное отношение к власть имущим, а равно стереотипы обыденного сознания, которыми руководствуется обыватель, не подвергая их критике. Напомним, как обиженный проявленной царем милостью по отношению к конюшему из простых мужиков Иванушке царский спальник надумал его извести и приготовился держать "в думе царской" следующую обвинительную речь: "Что конюший государской - / Басурманин, ворожей, / Чернокнижник и злодей; / Что он с бесом хлеб-соль водит, / В церковь божию не ходит, / Католицкий держит крест / И постами мясо ест" (курсив автора).
   Примечательно, что к признакам, характеризующим героя как особу неблагонадежную, придворный интриган причислил и католическую версию общехристианского символа - "католицкий крест". Ничуть не подозревая П.П. Ершова в религиозной нетерпимости, все же отметим, что таковая подчас встречается и в современном российском обществе. В традиционном обществе, о котором, собственно, и идет речь, религиозная принадлежность была важнейшим критерием идентификации "своих" и "чужих". Поляки же, как правило, были католиками, и, следовательно - "чужими". Избавляться от негативных стереотипов в отношении другого народа помогает опыт межнационального взаимодействия, а он приходит со временем. В будущем поляки сумеют принести немалую пользу принявшему их обществу и заслужить признательность сибиряков, а пока военному и начальству и представителям власти Енисейска предстояло уладить конфликт и подумать над тем, как избегнуть в дальнейшем подобных эксцессов. В итоге, было принято решение селить польских военнослужащих компактно, на квартирах со старыми, надежными солдатами. Им запрещалось покидать квартиры после вечерней зари, а местным жителям рекомендовалось обращаться с ними дружелюбно  [7].
   Компактное расселение поляков стали практиковать во многих городах Сибири, и это обстоятельство благоприятствовало появлению землячеств. Таковые существовали в городах Кургане, Таре, Омске, Петропавловске, Семипалатинске, Тобольске и т.д.  [8]. Появлялись они, прежде всего, в среде политических ссыльных и польских военнослужащих. В воспоминаниях ссыльного Рафала Блонского упоминается одно такое землячество в городе Таре. Во время следования на каторгу Р. Блонский заболел и был помещен на излечение в местный лазарет. От меланхолии, вызванной болезнью и плохими условиями содержания, его спасло участие проживавших в Таре ссыльных соотечественников. Вскоре с позволения местной власти Блонский переселился из лазарета на квартиру Геронима Зельверта, и этот сравнительно небольшой отрезок его жизни, проведенный в Сибири, был едва ли не самым счастливым. "Комфортные условия жизни, отдых, тепло и участие товарищей были единственным условием поправки здоровья", - писал он. Каждый вечер члены тарского землячества Казимир Шалевич, Героним Зельверт, Эразм Орлицкий, Феликс Сычевский и другие встречались у кого-нибудь на квартире и проводили время за разговорами, которые "поднимали дух"  [9].
   Подобное сообщество появилось в 1830-х гг. в Кургане. Тогда же в городе сложилась колония находившихся на поселении декабристов. В нее входили Н.И. Лорер, супруги Нарышкины, А.Е. Розен, А.И. Одоевский. Там декабристы свели дружбу со ссыльными поляками А. Янушкевичем, К. Воронецким, Ю. Ростишевским и Л. Савицким. Их многое объединяло: происхождение (все были дворянами), воспитание, образование и схожая судьба (ссылка в Сибирь). А. Янушкевича и А. Одоевкого сблизила любовь к поэзии (оба писали стихи). Однако, в отличие от поляков, декабристы, возможно, менее страдали от ностальгии. В воспоминаниях о курганском периоде жизни Н.И. Лорер сделал заметку о ссыльном Л. Савицком: "Постоянно грустный, задумчивый, ходил он ежедневно в один и тот же час по одному и тому же направлению за город по большой дороге, которая вела в… Польшу его, где он оставил жену и девять детей. Однажды, не зная его затаенной мысли, я посоветовал ему избрать противоположный путь, как более живописный и удобный, и старик мне признался, зачем именно избрал первую дорогу, прибавив: "Всякий раз, когда я гуляю по этой дороге, меня утешает мысль, что я двумя верстами ближе к своим, мне кажется, что они бегут ко мне навстречу, и мы сейчас обнимем друг друга…"  [10]. Спасение от тоски искали в обществе соотечественников.
   Одним из самых крупных было тобольское землячество. Тобольск являлся старейшим городом Сибири. В нем находилась экспедиция о ссыльных, а также Сибирский линейный батальон № 1, в котором служило немало поляков. Центром притяжения для последних стал дом ссыльного магната Петра Мошинского  [11]. В 1832 году у него в доме проживал родовитый соотечественник Роман Сангушко. Принадлежность к титулованному польскому дворянству (один был графом, другой князем) поднимала Сангушко и Мошинского в глазах сибирского чиновничества на должную высоту и ограждала от назойливой опеки местной власти. Кроме того, Мошинский и Сангушко были богаты (Мошинский даже имел собственный выезд), что позволяло им оказывать помощь нуждающимся соотечественникам. З. Либрович указывал, что суммы, выделяемые в качестве материальной помощи, достигали 400 рублей. Впрочем, помогали не только тем, с кем связывала политическая деятельность. П. Мошинский, например, содействовал в устройстве художественной мастерской поляку Ю. Цейжику, сосланному в Сибирь за изготовление фальшивых денег. Надо заметить, что Ю. Цейжик не был обычным уголовником. Дворянин по происхождению, образованию и воспитанию, он был талантливым художником, и это сделало его известным среди местных жителей  [12].
   В 1834 году Р. Сангушко был переведен на службу в Тенгинский пехотный полк в Грузию, но, несмотря на отъезд, продолжал поддерживать контакты с соотечественниками, оставшимися в Сибири  [13]. Он был в курсе происходивших в их жизни событий и, по всей видимости, не отказывал в помощи нуждающимся. В одном из писем также служившего в Тенгинском полку Н.И. Лорера, от 20 ноября 1837 года, мы находим: "…Воронецкому, этому доброму старцу, кланяюсь душевно; скажите сему последнему, что я буду хлопотать у Сангушки, чтобы он ему денег прислал и чтобы он, бедный, не нуждался"  [14].
   Сибирские землячества поляков отличались устойчивостью. Однако известно, что политические ссыльные стремились вернуться домой при первой же представившейся возможности. Они довольно редко вступали в браки с местными жительницами, что тоже не способствовало врастанию польских "корней" в сибирскую почву. Как вспоминал сосланный на каторгу в Нерчинский завод за участие патриотическом движении Ю. Ручинский, на одном из собраний землячества "Ogol wygnancow" ссыльные соотечественники приняли решение не вступать ни в какие контакты с местными дамами, поскольку такое общение "в крае диком и заполненном бродягами было небезопасно и даже угрожающе"  [15].
   В таком случае, что же могло способствовать устойчивости польских землячеств в Сибири? Во второй четверти XIX столетия присутствие поляков в западносибирских городах и селениях становилось все более заметным из-за притока добровольных переселенцев. Правительство Николая I проводило политику "русификации" поляков, основанную на двух составляющих: "рассеянии поляков за пределами исторического ареала их обитания и побуждении их к государственной службе…"  [16]. В Сибири же в XIX веке ощущался недостаток специалистов в самых разных областях: медицинской, просветительной, военной. Для тех, кто в добровольном порядке приезжал на службу в Сибирь, существовала реальная возможность сделать карьеру и поправить материальное положение. Таким образом, в провинциальную российскую администрацию потянулись выходцы из Польши: одни - для того, чтобы отработать обучение за казенный счет в русских университетах, другие - чтобы сделать карьеру  [17]. Кроме того, к середине XIX в. Сибирь стала стратегически важным регионом в связи с активизацией политики России в Средней Азии и Казахстане  [18]. Пограничная Сибирская линия проходила через значительную по протяженности территорию. Отсюда совершались военные и научные экспедиции в казахскую степь. Нередко военным приходилось отражать нападения со стороны не всегда миролюбивых казахов. Для несения службы в пограничном районе требовались военные, как офицеры, так и солдаты. Появление поляков во второй четверти XIX века на службе в пограничном ведомстве и рост их численности в пограничной Омской области, в целом, были закономерны. Помимо этого, выходцы из Польши служили в батальонах и инвалидных командах, расположенных в крупных западносибирских городах, крепостях, заводах, рудниках либо на этапах. Многие поляки приезжали в Сибирь вместе с семьями. Факт, что среди польских военнослужащих встречались как рядовые, так и офицеры, говорит о том, что на родине их ждала не самая блестящая перспектива, и польское общество начинает рассматривать Сибирь как "край интересов". Однако нельзя забывать и о том, что место службы солдат, офицеров, военных врачей определялось не их личными пожеланиями, а, прежде всего, приказами начальства и планами русского правительства по скорейшему "обрусению" поляков. Так что следует учитывать условность термина "добровольный переселенец"  [19].
   Добровольные переселенцы, вне всякого сомнения, были заинтересованы в успешной адаптации в сибирском обществе. Однако это вовсе не означало, что у них не возникало проблем, вызванных необходимостью приспосабливаться к новым условиям. Далеко не всех ждали быстрая карьера и материальный достаток. Несоответствие ожиданий реальным достижениям и непривычная этнокультурная среда могли вызвать психологический кризис, тоску по родине и т.п. Поэтому появление земляческих сообществ было закономерно.
   В землячества входили представители разных социальных слоев и групп: "политические преступники", чиновники, врачи, военнослужащие, однако роль военнослужащих и членов их семей становится все более заметной. Данные метрических книг римско-католической церкви позволяют утверждать, что наиболее многочисленные и устойчивые землячества имелись во всех сибирских городах, в которых располагались воинские части. В Сибирском линейном батальоне № 1, дислоцировавшемся в Тобольске, в 1840-1850-х гг. числились: рядовые Красовский, Соколовский, Белостоцкий, Людвишевский, Парентин, Радловский, унтер-офицеры Ф. Хмелевский, Ф. Зенкевич, офицеры Липчинский и Бржозовский. Упомянутые Парентин, Радловский и Красовский проживали с семьями  [20].
   Крупное землячество поляков сложилось в Петропавловске. Там располагался Сибирский линейный батальон № 3, в котором служило немало выходцев из Польши, как политических ссыльных, так и тех, кто попал сюда по долгу службы, либо по собственной воле. Местные поляки довольно тесно общались, роднились, о чем свидетельствуют заключаемые браки и крещение новорожденных младенцев. Заметной парой были супруги Вакулинские. Юзефа (сестра "государственного преступника" Валериана Ржонжевского) оказалась на поселении в Сибири за причастность к деятельности конспиративной организации Ш. Конарского. В начале 1840-х гг. она получила разрешение возвратиться на родину, но вышла замуж за Петропавловского лекаря Игнатия Вакулинского и осталась в Сибири  [21]. Кроме Вакулинских следует назвать имена гарнизонного инженера Г. Якубовича, прапорщика А. Свенцицкого, рядовых военнослужащих Витковского, Никоровича. Все упомянутые персоны проживали в Петропавловске с семьями  [22].
   Большое польское землячество сложилось в приграничном Семипалатинске. Среди его членов также преобладали военнослужащие из 5-го Сибирского линейного батальона. В списке офицеров числились капитан Ястржемский, штабс-капитаны Э. Шолковский и А. Вроблевский, прапорщик Я. Кобылянский. Несколько раз в документах встречаются сведения о жене поручика батальона Луции Антоновне Маслаковой - польке, вступившей в брак с русским офицером. Луция Антоновна принимала активное участие в судьбе польских военнослужащих и их семей. Любопытна запись, сделанная в метрической книге Томской римско-католической церкви. 14 февраля 1849 года ксендз Юргилевич окрестил незаконнорожденную дочь "гражданки Царства Польского" Марианны Янельской, родившуюся в "киргизской степи в округе Каргалинском". Крестными родителями новорожденной стали прапорщик 5-го Сибирского линейного батальона Кабылянский и поручица Луция Маслакова. На вопрос, как появилась в "киргизской степи" "жительница г. Варшавы", ответить трудно, но известно, что к этому моменту она прожила в Сибири уже несколько лет. В 1843 году в Омске все тот же ксендз Юргилевич окрестил незаконнорожденного сына Янельской. Крестными родителями младенца стали чиновник пограничного управления сибирскими киргизами (бывший политический ссыльный) Павел Цеплинский и жена поручика Виктора Ивашкевича, также бывшего ссыльного. Можно только предполагать, что в "киргизской степи" жительницу Варшавы удерживали нежные чувства к одному из соотечественников, находившемуся на военной службе. Вероятно, в этом проявилась и страсть польки к романтике и приключениям. Так или иначе, но Марианна Янельская весьма поспособствовала пополнению немалочисленной польской колонии на территории юго-западной Сибири  [23].
   Землячество в пограничном Капале объединяло польских военнослужащих из 8-го Сибирского линейного батальона. В 1840-1850-е гг. в документах упоминаются поручик П. Денисевич, подполковник М. Греначевский. В начале 1850-х гг. в Капал вместе с семьей прибыл майор И. Греначевский - по всей видимости, родственник подполковника Михаила Греначевского  [24]. Упомянем также офицера Карла Казимировича Гудковского, который дослужился до звания полковника и занимал должность начальника областного управления сибирскими киргизами. Не только среди соотечественников, но и между сибиряков он пользовался популярностью за образованность, живой ум и острый язык, на который "попадал" даже генерал-губернатор Западной Сибири Г.Х. Гасфорд  [25].
   Но, пожалуй, самым большим было землячество поляков в Томске. В отличие от городов, расположившихся на пограничной с Казахстаном территории, он имел не только стратегическое значение, но еще и являлся административным и культурным центром западносибирского края. Во второй четверти XIX века там была построена первая в Западной Сибири католическая церковь и находился центр римско-католической епархии. В местном 11-м Сибирском линейном батальоне на службе было немало поляков: офицеров и рядовых, семейных и одиноких. В документах упоминаются имена военнослужащих А. Ивашкевича, И. Адамовинского, Ф. Раковицкого, К. Стойницкого, К. Горецкого, Г. Хоха  [26]. Однако заметим, что не менее важную роль в деле поддержания связей между соотечественниками в г. Томске играли поляки, находившиеся на гражданской службе (чиновники, учителя), политические ссыльные и католические священники, которые также были поляками. Последние приложили немало усилий для того, чтобы сплотить земляков, разъезжая по территории епархии размером с Европу в целях удовлетворения религиозных потребностей сибирских католиков, подавляющую часть которых составляли лица польского происхождения. В Томске немало поляков служило в государственных и административных органах, а также в образовательных учреждениях. Во второй четверти XIX века в Томской губернской гимназии занималось преподаванием несколько поляков: Иосиф Гайдынский, Кжижановский, Игнатий Чыгир. Вместе с ними в Томске проживали члены их семей  [27].
   Вообще, материалы метрических книг, дающих интересные биографические данные, позволяют утверждать, что поляки, оказавшиеся на жительстве в Сибири в силу различных жизненных обстоятельств, оказывали друг другу морально-психологическую и материальную поддержку. Таковая могла понадобиться лицам, оказавшимся за пределами привычной этнокультурной среды не зависимо от того, по собственному желанию ее оставили (экономическая миграция, служба) или под принуждением (политическая ссылка). Таким образом, земляческие сообщества поляков в Сибири нередко занимались морально-психологической реабилитацией соотечественников, попавших в беду. В поддержке не отказывали даже уголовникам. Как отмечалось выше, в землячества входили люди смешанного происхождения: от шляхтичей, офицеров и членов их семей до рядовых и простых поселенцев. Разумеется, уровень образования и воспитание первых заставляли искать себе подобных для интеллектуального общения (вспомним о связях декабристов и польских политических ссыльных), что, впрочем, не всегда удавалось. Потребность в общении с соотечественниками возникала в результате осознания собственной "инаковости", несхожести с членами принимающего общества по ряду существенных моментов - мировосприятию, вероисповеданию, наконец, по организации быта. Таким образом, помимо социальной защиты, сибирские землячества поляков выполняли еще одну важную функцию подобных объединений, - помогали сохранению национальной идентичности ("польскости"). Надеждам российского правительства на скорейшую "русификацию" поляков благодаря проведению мероприятий по их расселению во внутренние губернии России не суждено было сбыться. Один из чиновников Симбирской губернии писал: "Полагалось, что они (поляки) обживутся с русскими и сами обрусеют. Вышло противное. Умные, вкрадчивые, большею частью образованные, во всяком случае образованнее нашей провинциальной чиновничьей братии, эти пришельцы занесли с собой польский дух и нравы и, вместе с тем, прививали понятия о политическом режиме Польше и вообще Запада. Эта тихая, самим правительством созданная пропаганда не осталась без влияния на развитие политических идей даже в дальних углах России, где до сих пор о них не было ни слуху, ни духу"  [28].
   Ожидания быстрой ассимиляции поляков не оправдывались. Анализ данных книг регистрации младенцев томского римско-католического прихода за 1834-1860 гг. заставил обратить внимание на имена, которые получали во время свершения таинства крещения польские дети, родившиеся в Сибири. Известно, что чаще всего родители дают новорожденным наиболее распространенные в их национально-культурной среде имена. Традиционное общество, закрытое, менее мобильное, находившееся в бoльшей зависимости от религиозных традиций, чем современное, отличалось устойчивостью своих культурных форм и слабой восприимчивостью элементов иных культур. Поэтому именно традиционное общество упорно охраняло национальные устои. Ассимиляция же, как процесс "врастания" в чужую культуру, начинается с заимствований внешних форм, чтобы для начала как можно меньше выделяться в новой среде и не раздражать принимающее общество. Имена собственные входят в число таких заимствований, что вполне естественно, ведь незнакомое имя часто режет слух и указывает на инородность его обладателя.
   Абсолютное первенство в списке наиболее популярных женских имен в среде сибирских поляков принадлежало интернациональным именам Мария, несколько реже - Анна и Екатерина. В Польше эти имена также часто встречаются, так что их популярность в польской диаспоре в Сибири XIX в. не позволяет определить, насколько далеко зашла ассимиляция. Однако далее в список женских имен попадали такие, что не встречались среди русского православного населения, и прямо указывали на инородность их обладательниц: Магдалена, Марта, Юзефа, Ядвига, Анелия (Анжелика). Причем эти имена давались девочкам при крещении независимо от того, в какой семье они родились: в семье поселенцев, проживавших в сельской местности, или в семье, занимавшей в общественной иерархии более высокое положение (офицеров, чиновников, учителей). Из мужских имен, наиболее часто даваемых младенцам при крещении, можно назвать следующие: Иван (абсолютный лидер), Николай, Александр, Иосиф (Осип) и Андрей. Эти имена также входят в число интернациональных христианских имен, которые можно встретить на всех континентах. А далее список дополняют имена, нераспространенные и даже непривычные для русского слуха: Владислав, Станислав, Витольд, Казимир, Викентий, Альфонс. Последние имена не являлись самыми распространенными, однако, если судить по метрическим записям, назвать их редкими тоже нельзя. К последним, пожалуй, можно отнести имена Рудольф, Флорентин, Рафаил. Примечательно, что у польских католиков в Сибири все еще практиковалась западноевропейская традиция давать при крещении не одно, а два имени, например, Виктор-Лаврентий или Юзефа-Ядвига. Правда, такие примеры немногочисленны  [29]. Таким образом, практика сибирских поляков давать при крещении детям имена, не распространенные в принимающем обществе, но позволяющие идентифицировать их обладателей с определенной национальной (польской) культурой, указывает на то, что ассимиляционный процесс еще очень слабо затрагивал польскую диаспору в Сибири. Несомненно, что заслуга в этом принадлежит польским земляческим объединениям. На наш взгляд, землячества - эти неформальные, неприметные мини-сообщества - играют огромную роль в деле сохранения национальной и культурной самобытности пришельцев. Землячества позволяют создать в огромном океане некой культуры, чье доминирующее положение в данном пространстве бесспорно, небольшие островки, на которых бережно охраняются, причем на значительном расстоянии от основного массива, ценности и традиции иной культуры.
   Приведенные данные показывают, что поляки тесно общались между собой, заключали браки. Крестили детей, оказывали друг другу моральную и материальную поддержку. Как уже отмечалось выше, социальный состав землячеств был довольно пестрым. В поддержке не отказывали даже польским уголовным ссыльным. Но следует еще раз подчеркнуть характерную черту польских землячеств: важную роль в их создании на территории Западной Сибири играли политические ссыльные и военнослужащие, чему легко найти объяснение. Во-первых, в первой половине XIX века на военной службе Отдельном Сибирском корпусе находилось немало участников польского патриотического движения. Эту категорию людей отличал высокий уровень самосознания, стремление сохранить национальную культуру, свою так называемую "польскость". Во-вторых, в отличие от гражданского населения военнослужащие были ограничены в передвижении, а род занятий способствовал регулярным контактам. Наконец, в условиях службы, сопряженной с риском для жизни, который возрастал в приграничном районе в период освоения и присоединения к империи новых территорий, немаловажную роль играло чувство локтя, ощущение надежного тыла, уверенности, что в нужный момент можно рассчитывать на поддержку товарищей. И большую роль в этом, несомненно, играли земляческие чувства и осознание общности исторической судьбы  [30].
   Во второй четверти XIX века ассимиляционный процесс еще глубоко не затронул сибирскую диаспору поляков. Даже на поверхности, если судить только по внешним признакам (как это видно на примере с именами), польская диаспора сохраняет свои национальные специфические черты - тем более сохраняет она верность и национальной культуре. Одного поколения, выросшего в ином этнокультурном окружении, еще недостаточно для того, чтобы ассимиляция казалась неизбежной.

  [1]  Речь идет о документе, в котором изложены принципы деятельности членов "Ogol Wygnancow", а также протоколы заседаний, опубликованных в сборнике "Политическая ссылка в Сибири. Нерчинская каторга. История Сибири. Первоисточники". Новосибирск, 1993. Т. I. С.109-117.
  [2]  Хорошо известны имена польских ссыльных, которые занимались этнографическими исследованиями, таких, как Б. Пилсудский.
  [3]  Энциклопедический словарь. Репринтное воспроизведение издания Ф.А. Брокгауз и И.А. Ефрон. 1890. Т. 58. С. 769-771. М., 1992.
  [4]  ГАРФ. Ф.109. I эксп. Оп. 7. 1832. Д. 433. Л. 1 об.; ГАИО. Ф. 24. Оп. 3. Карт. 7. Д. 128. Л. 26.
  [5]  ГАИО. Ф.24. Оп. 3. Карт. 8. Д. 151. Л. 6.
  [6]  Там же. Л. 6
  [7]  Там же. Л. 6. об.
  [8]  Нагаев А. С. "Омское дело". 1832-1833 гг. Красноярск, 1991. С. 26
  [9]  Pobyt na Syberii Rafala Blonskiego przez niego samego w Rzymie opisany w 1865 r. Krakow, 1867. S. 16-17.
  [10]  Н.И.Лорер. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 172-182.
  [11]  Librowicz Z. Polacy na Sybrji - Krakow, 1884. S. 109; Pobyt na Syberii Rafala Blonskiego…S. 227.
  [12]  Нагаев А.С. "Омское дело". 1832-1833... С. 49; См. также. Librowicz Z. Polacy na Syberji... S. 109.
  [13]  ГАРФ. Ф. 109. I эксп. Оп. 5. 1830. Д. 448. Ч. 10 (1). Л. 40 об.
  [14]  Лорер Н. И. Записки декабриста... С. 346.
  [15]  Ruczynski U. Pamietniki zeslania na Syberia // Brus A., Kaczynska E., Sliwowska W. Zeslanie i katorga w dziejach polakow. Warszawa, 1991. S. 236.
  [16]  Горизонтов Л.Е. Поляки в Российской империи. СПб, 1999. С. 67
  [17]  Там же. С. 40-41.
  [18]  Ремнев А. В. Самодержавие и Сибирь. Административная политика царизма второй половины XIX - начала XX вв. Омск, 1997. С. 53
  [19]  Trynkowski J. Maciej Lowicki i ego "Lekarsko praktyczne notatki" // Syberia w historii i kulturze narodu polskiego. Wroclaw, 1998. S. 136-144.
  [20]  ГАТО. Ф. 440. Оп. 1. Д. 1. Л. 4, 19; Ф. 170. Оп. 9. Д. 72. Л. 13, 16, 24.
  [21]  ГАРФ. Ф. 109. I эксп. Оп. 16. 1841. Д. 74 (1). Л. 12; Д. 74 (2). Л. 56; ГАТО. Ф. 440. Оп.1. Д. 1. Л. 23.
  [22]  ГАТО. Л. 4, 19.
  [23]  Там же. Ф. 170. Оп. 9. Д. 72. Л. 21, 25, 27 об.; Ф. 440. Оп. 1. Д. 1. Л. 6, 14
  [24]  Там же. Ф. 440. Оп. 1. Д. 1. Л. 26, 30, 41, 56, 58
  [25]  Потанин Г. Н. Воспоминания. Новосибирск, 1983. С. 307.
  [26]  ГАТО. Ф. 440. Оп. 1. Д. 1. Л. 16, 32, 19; Ф. 170. Оп. 9. Д. 72. Л. 23, 39 об.
  [27]  Там же. Ф. 170. Оп. 9. Д. 72. Л.9, 14, 21 об., 27, 34об.; Ф. 440. Оп. 1. Д. 1. Л. 16
  [28]  Цит. по: Горизонтов Л.Е. Поляки в Российской империи… С. 40.
  [29]  ГАТО. Ф. 170. Оп. 9. Д. 72; Ф. 440. Оп. 1. Д. 1.
  [30]  Цит. по: Горизонтов Л.Е. Поляки в Российской империи… С. 40.