Новости

   Источники

   Исследования

   О проекте

   Ссылки

   @ Почта

• Вибе П.П. Немецкие колонии в Сибири: социально-экономический аспект

   В середине 1920-х годов советское государство предприняло ряд административных и политических мер, направленных на советизацию немецкой деревни в Сибири с целью ее социально-экономического переустройства. Существовавшие в то время немецкие секции ВКП(б) не могли справиться с этой задачей, так как находились в городах, вдали от колоний. Кроме того, они не пользовались должным авторитетом у партийного руководства и находились с ним в постоянной конфронтации. Инструментом воздействия на немецких колонистов в контексте общей национальной политики были избраны советы. Однако попытки коренизации советского аппарата, т. е. назначения немцев в руководство местных сельских советов, не давали желаемых результатов. Поэтому следующими шагами в национальной политике советского государства в отношении немецкого сельскохозяйственного населения стало создание немецких сельских советов, а затем и Немецкого национального района. В одном из отчетов ЦК РКП(б) немецкая секция Сибкрайкома РКП(б) сообщала: "Там, где председатели и секретари сельских советов немцы - работа ведется очень аккуратно и точно, но политически они отстали. Поэтому считаем необходимым провести широкие кампании и разъяснения о значении немецких районов и сельских советов" [1].
   В результате проведенной в начале 1920-х годов в Сибири административно-территориальной реформы были выделены национальные сельские советы, в том числе и немецкие. В Сибирском крае было создано несколько десятков немецких советов в Омском, Славгородском, Рубцовском, Барабинском, Минусинском, Тарском и Томском округах. Кроме того, немцы жили в смешанных сельских советах (см. прил. 9). А в 1927 г. в Славгородском округе на Алтае был образован Немецкий национальный район, в который отошли более 50 немецких поселений с населением более 13 тыс. человек (см. прил. 13), входивших до этого в Знаменский, Славгородский и Новоалексеевский районы. Предпринимались попытки создания и других национальных районов, в частности в Омском округе, не увенчавшиеся, однако, успехом [2]. Немецкие сельские советы и национальный район были призваны укрепить позиции советской власти в колониях, способствовать быстрому распространению в них социалистических и антирелигиозных взглядов на родном колонистам языке. Кроме того, таким образом советская власть пыталась ослабить влияние авторитетного ВМСХО, сбить эмиграционные настроения, начавшие охватывать не только зажиточные, но и более широкие массы немецкого населения. Поэтому инициатива создания и сельских советов, и национального района исходила не от колонистов, а от партийных функционеров немецких секций, рассчитывавших реализовать в них и свои карьерные интересы. Широкие же массы немецкого сельскохозяйственного населения на первых порах не поддерживали идею создания Немецкого национального района. Причинами тому были и межконфессиональные противоречия, и опасения, что налоги для нового района будут установлены особые, а во главе района окажутся коммунисты, еще недавно так рьяно руководившие проведением продразверстки. Потребовалась большая разъяснительная и агитационная работа, прежде чем колонисты стали склоняться в сторону идеи создания национального района. Главным аргументом в этой агитации был тезис о том, что Немецкий национальный район будет гарантом сохранения немецкой самобытности и культуры, успешного развития экономики.
   На самом же деле положительные тенденции, наметившиеся в экономике немецких колоний в связи с переходом к НЭПу и сохранившиеся в последующие годы, никак с административно-территориальными реорганизациями связаны не были. В 1925 - 1928 гг. немецкие колонии в Сибири переживали "бурный процесс капиталистического развития". По мнению Л. В. Малиновского, основной причиной этого было то, "что фактически частное хозяйство в национальной деревне до 1928 г. не было ничем ограничено, кулак не был не только экспроприирован, но даже и подрезан экономически, <...> он сохранил в своих руках основное средство производства - землю" [3].
   Характерной чертой развития экономики немецких колоний в этот период была их усиленная механизация. Немецкий район, имея 18 тракторов, был лучше других снабжен техникой. Эти трактора позднее составили машинный парк колхозов. В Омском округе в январе 1928 г. у немцев-колонистов было 33 трактора [4]. Проведенное в 1928 г. десятипроцентное выборочное обследование отдельных хозяйств в Сибирском крае зафиксировало у крестьян в Немецком национальном районе более высокие экономические показатели, чем в среднем по Славгородскому округу. Так, на одно хозяйство в районе приходилось 11,13 десятин посева, 3,24 голов лошадей и 3,69 голов крупного рогатого скота. В то же время в Славгородском округе в среднем на одно хозяйство приходилось лишь 6,79 десятин посева, 2,54 голов лошадей, но 4,56 голов крупного рогатого скота. Если же выделять отдельно коров, то их на одно хозяйство в районе приходилось 1,90 голов против 1,87 в среднем по округу [5].
   В Немецком национальном районе 81% пашни обрабатывался плугом, а в среднем по округу лишь 53,5%. Хотя посевная площадь района равнялась 5,3% от общих посевов в округе, его доля в поставках зерна составляла 9%. В 1928 г. с 80% посевных площадей колонисты получили чистосортную пшеницу. Это дало им возможность снабдить семенным материалом соседние районы. Более крепкие лошади колонистов могли вспахать в среднем 7 га земли, тогда как ло-шади в русско-украинских хозяйствах вспахивали 4,5 га. Красная немецкая корова, наиболее распространенная в районе, давала 740 кг молока, а в среднем по Славгородскому округу надои равнялись 521 кг. По данным исследовательской комиссии, в 1928-1929 гг. средний доход крестьянского хозяйства в Славгородском округе равнялся 271 рублю, а в Немецком национальном районе - 422 рублям [6].
   Немцы по-прежнему были более зажиточными, чем остальное население округа. По оценке местных партийных руководителей, "кулацкая прослойка" в Немецком национальном районе в 1927-1928 гг. составляла 18%, тогда как в Славгородском округе в целом 3,9% [7]. Но относительная зажиточность немецких хозяйств не являлась прямым следствием образования национального района, а была результатом их более эффективного экономического развития в годы НЭПа. Лучше других выглядели и немецкие поселки, не вошедшие в национальный район. Так, у немцев Славгородского района в 1928 г. средняя посевная площадь - основной показатель экономического развития в земледельческих хозяйствах - была также больше, чем в среднем по округу. В Ореховском сельсовете на одно немецкое хозяйство приходилось 14,74, в Серебропольском - 11,89, в Самборском - 11,87, в Звонаревкутском - 11,27, в Троицком - 8,43, в Екатериновском - 8,10 и в Ямковском - 8,06 десятин посева [8].
   В Омском округе, где землеустройство так и не было завершено, средние размеры хозяйств в немецких переселенческих поселках как и в 1920 г. были меньше, чем в Славгородском округе. Например, в двух крупных поселках Сосновке и Александровке (190 и 312 хозяйств соответственно) в 1928 г. на одно хозяйство приходилось 8,11 десятин посева, 1,79 голов лошадей и 2,27 голов крупного рогатого скота. При этом надо учитывать, что только в Александровке около шестидесяти хозяйств, что составляло около 20% от их общего числа, не имели земли [9]. Это свидетельствовало о достаточно высокой степени социальной дифференциации. Вместе с тем в том же Омском округе, который, по признанию сибирских властей, был "раем для кулаков и землевладельцев", и где сохранялась не только отрубная система землепользования, но и "нелегальная покупка и продажа земли", существовали крупные хозяйства, прежде всего меннонитские, засевавшие по несколько десятков десятин земли и имевшие значительное количество породистого скота [10].
   Гораздо скромнее были результаты жизнедеятельности немецких хозяйств, расположенных в отдаленных таежных и болотистых местах Тарского округа. В Адамовском и Федоровском сельских советах в 1928 г. в общей сложности насчитывалось 317 немецких хозяйств. В этих сельсоветах, никогда не получавших ни агрономическую, ни ветеринарную помощь, в среднем на одно хозяйство приходилось соответственно: посева 1,96 и 2,79 десятин, лошадей 1,94 и 1,91 голов и крупного рогатого скота 3,43 и 4,25 голов [11]. Но, учитывая то, что в Тарском округе проживало небольшое количество немцев, их экономическое положение не могло серьезно повлиять на показатели общего уровня развития и благосостояния немецкого сельскохозяйственного населения Сибири. По данным Сибкрайисполкома, к 1928 г. немцы обладали самым "культурным хозяйством", "посев производили почти исключительно чистосортными семенами", проводили "агромероприятия, способствовавшие повышению продуктивности скота и урожайности полей" [12].
   В этих условиях, когда успешно шел процесс возрождения единоличных крестьянских хозяйств, советское государство нанесло последнюю серию ударов по немецким колониям Сибири как социально-экономическим образованиям капиталистического типа. Своей налоговой политикой, принятым курсом на сплошную коллективизацию, "наступлением на кулачество", идейно-политической борьбой с лидерами духовной и хозяйственной жизни колоний оно вынудило немецкое крестьянство искать пути ухода от реалий советской действительности или борьбы с ней. Наиболее распространенной формой этого противоборства стала эмиграция.
   Известно, что сибирское крестьянство выделялось своим экономическим положением в общей массе советского крестьянства. Преобладающим социальным слоем и основным производителем товарной продукции в сибирской деревне были середняки - в 1927 г. они составляли 63,1% крестьянских хозяйств. В среднем на одно середняцкое хозяйство в Южной Сибири приходилось 8,3 га посева, 2,3 лошадей, 2,1 коров, 647 рублей средств производства (по стране - 4,7 га посева, 1,2 лошадей, 1,3 коров, 571 рубль средств производства). Наиболее зажиточную часть сибирской деревни составляли крупные крестьянские хозяйства, квалифицируемые в 1920-е годы как кулацкие. Сибирское кулачество было более многочисленным и мощным, чем в целом по стране. Их доля в 1927 г. в Сибири составляла 6,7%, тогда как в СССР - 3,9%. В среднем на одно такое хозяйство в Южной Сибири приходилось 15,9 га посева, 3,7 головы рабочего скота, 3,4 коров, 1487 рублей средств производства [13]. В связи с этим Сибирь с ее высокотоварным зерновым и животноводческим производ-ством получала повышенные заготовительные задания.
   В свою очередь большинство немецкого сельскохозяйственного населения края было наиболее зажиточной частью крестьянской массы в Сибири. В советских органах бытовало мнение, что сибирские крестьяне - "самые сытые крестьяне", а немецкие хозяйства рассматривались местными функционерами как "сплошь кулацкие". В своем докладе по результатам поездки в Сибирь в 1930 г. член ВЦИК В. А. Курц писал: "Обычной меркой для подхода к немецкому крестьянству служит установка, что все немецкие крестьяне являются кулаками, что немецкое крестьянство по своему благосостоянию само справится с целым рядом задач хозяйственного и культурного строительства, что оказывать ему дополнительной помощи не следует. <...> Существует также предрассудок, что немецкое крестьянство сплошь контрреволюционно" [14]. Именно поэтому с началом "наступления социализма по всему фронту" и обострением снабженческого кризиса в центральных районах страны самые ощутимые удары советской власти в Сибири обрушились именно на немецких колонистов.
   В начале 1928 г. состоялась "историческая" поездка И. В. Сталина в Западную Сибирь с целью расширения хлебозаготовительных мероприятий, в ходе которой были проведены совещания с советско-партийным активом в Омске, Новосибирске, Барнауле и Рубцовске. На них И. В. Сталин призвал перейти к чрезвычайным мерам для выполнения хлебозаготовительного плана в 60 млн пудов зерна. Крестьян следовало силой принуждать к сдаче своего зерна по государственным закупочным ценам, которые были ниже рыночных в два с лишним раза, а нарушителей привлекать к судебной ответственности по ст. 107 Уголовного кодекса РСФСР как саботажников и спекулянтов. Вновь на вооружение был взят апробированный уже метод разжигания социальных противоречий. Чтобы привлечь на свою сторону бедняков и "слабых середняков" для кампании против кулаков, им дали возможность покупать четверть конфискованного зерна по низким ценам или на основе выгодных кредитов. Много внимания в выступлениях И. В. Сталина было уделено созданию колхозов и совхозов. В ближайшие три-четыре года они должны были дать третью часть необходимого хлеба, чтобы ослабить зависимость государства от "капризов кулаков" [15].
   После визита И. В. Сталина в Сибирь налогообложение немецкого населения резко возросло. По данным комиссии Сибкрайкома ВКП(б) по обследованию работы среди немцев в Омском и Славгородском округах Сибирского края, в Славгородском округе налог увеличился с 2403629 рублей в 1927 - 1928 гг. до 3986292 рублей в 1928 - 1929 гг. или на 65,8%. По Немецкому национальному району увеличение составило 77%. При этом налогообложение имело ярко выраженную социальную направленность. Проведенное выборочное обследование показало, что в немецких зажиточных хозяйствах налогообложение увеличи-лось на 139%, в середняцких - на 146% , а в бедняцких лишь на 34% [16].
   Если в 1927 - 1928 гг. немецкие поселки Серебропольского сельсовета Славгородского района уплатили 24327 рублей ЕСХН, то в 1928 - 1929 гг. он вырос в среднем по поселкам на 55% и составил 37826 рублей. Примечательно, что реальный рост налогов (на 77%) произошел лишь в четырех благополучных меннонитских поселках. А в двух бедных лютеранских поселках - Ольгино и Баславино, где по признанию комиссии "...бездеятельность сельсовета довела до поголовного винокурения самогона...", налог был даже уменьшен на 3%. В итоге в 1929 - 1930 гг. в Серебропольском сельсовете хозяйства с доходностью до 350 рублей составляли 49,4% от их общего числа, а платили 5,3% общей суммы налога. Хозяйств с доходностью от 350 до 800 рублей было 32,6%, и свыше 800 рублей - 18,0%. Платили же они соответственно 34,1% и 60,6% налога [17].
   По Омскому округу в 1928 - 1929 гг. ЕСХН увеличился на 37,6%. В том числе по Сосновскому району он увеличился на 40,2%, а по четырем немецким сельсоветам этого района - на 34,5%. Социальная направленность налоговой политики привела к тому, что в Сосновском районе в немецких зажиточных хозяйствах валовая доходность уменьшилась за это время на 6,9%, а сельхозналог увеличился на 91,4%. В Александровке Сосновского района Омского округа за год налог вырос на 38%. При этом, если в 1927 - 1928 гг. из 312 хозяйств были освобождены от налогов 82 хозяйства, то к 1929 г. число таких хозяйств возросло до 134. Таким образом, основные тяготы налогообложения легли на 36 хозяйств, считавшихся кулацкими, и середняцкие хозяйства. В обследованных комиссией Сибкрайкома ВКП(б) пяти немецких селениях Москаленского района Омского округа в 1928 - 1929 гг. было отмечено некоторое сокращение налога - на 3,4%, но объяснялось это лишь тем, что еще в предыдущем году он был поднят в них на 58,5%, в то время как в целом по району лишь на 10% [18].
   Отдельным зажиточным хозяйствам, "особо выделяющимся из общей крестьянской массы в данной местности своей доходностью и при том нетрудовым характером своих доходов", с 1928 - 1929 гг. устанавливали индивидуальное обложение налогом. При этом, если на один крестьянский двор, облагаемый в обычном порядке, в 1928 - 1929 гг. в Сибирском крае в среднем приходилось 27 рублей сельхозналога, то на облагаемый индивидуально - 287 рублей. Это в три раза превышало сумму, взысканную с этих же хозяйств в предыдущем году [19].
   Доля немецких хозяйств, попавших в этот "черный список" в Омском округе, была, как правило, выше среднестатистических показателей. В 1928-1929 гг. в Омском округе индивидуально было обложено 2600 хозяйств или 2% от общего их числа. В то же время в четырех немецких сельсоветах Сосновского района и пяти немецких селениях Москаленского района комиссией Сибкрайкома ВКП(б) было зафиксировано соответственно 3,9% и 4,5% таких хозяйств. В Славгородском округе индивидуально было обложено 1604 хозяйства или 1,96%, а в Немецком национальном районе - 32 хозяйства или 1,1%. Применение закона об индивидуальном обложении зачастую осуществлялось формально и имело, по мнению комиссии, "искривления". В своей докладной записке она вынуждена была признать, что "В Омском округе, судя по двум районам, первоначально проводили "кампанию" таким образом: райисполкомы составляли твердый список и с этим списком направляли по сельсоветам своих уполномоченных. Причем на количественное изменение этого списка на местах не имели права. Этот список формально ставился на обсуждение бедняцких со-браний, а потом на заседании сельсоветов" [20]. При этом в список часто попадали не только зажиточные, но и середняцкие хозяйства. О формальном подходе к определению хозяйств, подлежащих индивидуальному обложению, и об усилении давления на зажиточные хозяйства говорит и такой пример. Несмотря на то, что в немецких селениях Серебропольского сельсовета Славгородского района количество хозяйств с доходом свыше 800 рублей в 1929-1930 гг. уменьшилось по сравнению с предыдущем годом с 66 до 47, количество хозяйств, об-ложенных индивидуально, увеличилось с 14 до 27 [21]. В Немецком национальном районе 152 хозяйства имели индивидуальное обложение и еще 500 платили налог с надбавкой. В немецких поселках индивидуальным налогом облагались все проповедники вне зависимости от принадлежности к той или иной социальной группе [22].
   В 1929 г. в Сибири получил распространение так называемый "урало-сибирский" метод хлебозаготовок. Суть его заключалась в том, что на сходе жителей села избиралась комиссия из бедноты и середняков, которая составляла список крупных держателей хлеба и разверстывала между ними в форме "твердых заданий" 65% утвержденного на сходе поселенного заготовительного задания. Отказавшимся выполнить задание "твердозаданцам" предлагалось уплатить стоимость причитающегося хлеба в пятикратном размере. В противном случае они могли потерять свое хозяйство, подвергнуться аресту. Остальные 35% "добровольно" распределяли между собой середняки. Этот метод был одобрен Постановлением ВЦИК и СНК РСФСР от 27 июня 1929 г., которое предоставляло сельсоветам право взыскивать штраф с лиц, не исполняющих решений сельских сходов о "твердых заданиях", до пятикратного размера "с применением в случае отказа продажи с торгов имущества" [23].
   Введение чрезвычайных мер сделало возможным привлечение к судебной ответственности с конфискацией имущества "злостных саботажников и спекулянтов". К ним были отнесены все, кто отказывался продавать хлеб по твердым государственным ценам. В феврале 1928 г. Омский окружной исполнительный комитет в своей телеграмме отмечал, что в ряде районов заметна боязнь принятия репрессивных мер против кулаков, спекулянтов - держателей хлеба, задержка в проведении судебных репрессий по ст. 107 Уголовного кодекса РСФСР. Перед райисполкомами выдвигалось требование - "на шкуре кулака дать показательный примерный урок середняку. Судебные процессы должны явиться исходным моментом разъяснительной работы" [24]. Но показательные суды иногда приводили к совершенно противоположным результатам. Так, в марте 1930 г. в Абаканском районе Минусинского округа прошел показательный процесс, на котором судили председателя немецкого Николаевского сельсовета, его заместителя, председателя ревизионной комиссии и четырех кулаков. Решение суда "не нашло ни одного сторонника, даже среди бедноты", а проводы осужденных превратились "в широчайшую демонстрацию сочувствия "мученикам"" [25]. В Сибири число осужденных по ст. 107 Уголовного кодекса РСФСР зажиточных крестьян, например, в 1928 г. составляло 93,2%. При этом Сибирский краевой комитет ВКП(б) в своем постановлении от 5 июня 1928 г. "Об итогах применения 107 статьи", осудив допущенные ошибки, признал применение этой статьи "в целом по краю удовлетворительным" [26].
   В 1929 г. за неуплату ЕСХН в Немецком национальном районе было распродано 85 кулацких и 15 середняцких хозяйств [27]. Иногда описывали даже бедняцкие хозяйства. В Орлово на одного из середняков навесили черную доску, заставили ходить по селу и кричать: "Я дурак, не сдал хлеба" [28].
   Но ЕСХН был не единственным налогом, который приходилось платить крестьянам. Существовала еще практика так называемого "самообложения". Это был дополнительный налог, который в 1928-1929 гг. в Сибири составлял 38% от ЕСХН и должен был использоваться на социальные нужды, например, на строительство или ремонт школ. Активисты, ходившие с подписными листами от дома к дому, заявляли, что того, кто не берет на себя никаких обязательств, следует считать врагом советской власти. В некоторых селениях им удавалось только после второй или третьей попытки добиться согласия сельской общины на это дополнительное обложение. Ситуация обострялась еще и тем, что крестьяне, кроме того, должны были подписаться и на так называемый "крестьянский заем", а также облигации других займов. В результате в Немецком национальном районе средства, полученные от "самообложения", пошли не по назначению, а были потрачены на выполнения плана по "крестьянскому займу" [29].
   Социальная направленность налоговой политики советского государства в 1928 - 1930 гг., практика применения ст. 107 Уголовного кодекса РФ, "урало-сибирского" метода - все это в конечном итоге вело к "раскулачиванию" наиболее эффективных немецких хозяйств. Процессы хлебозаготовок и "раскулачивания" слились и стали основным направлением государственной политики в деревне. По мнению отечественных историков, "ликвидация хозяйств, попавших в разряд кулацких, приняла открытый и законченный характер, поскольку никакое хозяйство не могло выдержать пятикратного изъятия средств, когда и однократное задание для него было непосильным". По сути дела, "еще до официального старта массовой коллективизации в рамках хлебозаготовок началось хозяйственное разорение зажиточного крестьянства" [30].
   Состоявшийся в декабре 1927 г. XV съезд ВКП(б) определил в качестве основной задачи в деревне - задачу "объединения и преобразования мелких индивидуальных крестьянских хозяйств в крупные коллективы" [31]. В 1928 г. началась планомерная борьба с немецкими товариществами как с "лжекооперативами", которые, по мнению партийного руководства, "создаются только для того, чтобы получить сложные машины в кредит, а потом они распадаются, и машины остаются в ведении единоличных хозяйств" [32]. В партийных планах на социалистическое переустройство деревни кооперативным объединениям больше не было места, так как они способствовали в первую очередь развитию крупных индивидуальных хозяйств и сохранению социальной дифференциации в деревне. Взяв курс на коллективизацию сельского хозяйства, партийные органы требовали реорганизации кооперативов в колхозы, а в случае ее невозможности - ликвидации кооперативов. В результате к началу массовой коллективизации многие объединения немецких крестьян в Сибири, объявленные "лжекооперативами" или "лжетовариществами", были расформированы или самоликвидировались, а их техника передана колхозам.
   Учитывая высокий уровень кооперирования немецких хозяйств Сибири в предыдущие годы, партийное руководство рассчитывало в короткие сроки провести коллективизацию. Так, например, Славгородский окружной комитет ВКП(б) ставил перед Немецким национальным районом явно авантюрную задачу уже в 1929 г. на 100% объединить крестьян в колхозы, при этом не допуская в них кулаков. Но этим планам не суждено было сбыться, так как опыт существования немногочисленных немецких колхозов, созданных в 1920-е годы на основе бедняцких хозяйств, и практика проведения коллективизации отталкивали большинство немецких крестьян от "социалистического сектора". В колхозах немецкие крестьяне видели угрозу не только своим экономическим интересам, но и культурно-национальной самобытности.
   Колхозное строительство осуществлялось в трех основных формах - ТОЗы (товарищества по совместной обработке земли), артели и коммуны. Главным признаком принадлежности колхозов к той или иной форме служила степень обобществления средств производства. Наивысший уровень обобществления был достигнут в коммунах, где обобществлялся даже мелкий домашний скот, а жилые помещения в большинстве случаев были коллективными. У членов артели в личном пользовании сохранялся приусадебный участок, частично скот, инвентарь, почти все жилые постройки. В ТОЗах обобществлялись преимущественно те средства производства, которые приобретались коллективно.
   Немецким крестьянам, и особенно меннонитам с их ярко выраженной частнособственнической психологией, идеи коллективизации были чужды. Особое возражение у них вызывали коммуны. В результате в тех немецких деревнях Славгородского округа, где в 1926 г. было 32 товарищества ВМСХО, в 1929-1930 гг. не образовалось ни одного колхоза [33]. В Немецком национальном районе в 1927 г. была всего лишь одна коммуна, восемь сельскохозяйственных артелей и четыре ТОЗа. В последующем их количество увеличилось соответст-венно в 1928 г. до 2, 13 и 7, а в 1929 г. - до 3, 15 и 9. Членами колхозов были "исключительно батрачество и беднота". Признавая, что "ни один формальный хозяйственный признак не в состоянии точно определить социальную природу того или иного хозяйства", партийные работники в своем докладе "Колхозы Немецкого района Славокруга" в конце 1929 г. все же приводят социальный состав колхозов: батраки - 31,0%, бедняки - 55,4%, середняки - 11,0%, кулаки - 2% и служащие - 0,6% [34].
   В Омском округе на 15 мая 1929 г. не было ни одной немецкой коммуны, сельскохозяйственных артелей было пять и ТОЗов - 38. Комиссия, обследовавшая колхозы Исилькульского и Любинского районов, отмечала, что у немецкого населения "отсутствует тяготение... к коллективизации". По социальному составу в немецких колхозах Исилькульского и Любинского районов преобладали бедняки, но были и середняки [35].
   В Абаканском районе Минусинского округа власти неоднократно направляли своих уполномоченных в немецкий Николаевский сельсовет "с конкретным и безоговорочным планом - коллективизировать Николаевку сплошь, ликвидировать кулачество, как класс". Однако все уполномоченные встречали "молчаливый, но твердый отпор". При этом не помогали ни администрирование, ни "угрозы отрядами, ссылкой на Марс, запрещение разговаривать по-немецки" [36].
   В целом же по уровню коллективизации немецкое население в своих округах отставало от среднестатистических показателей. И если в католических и лютеранских поселках колхозы все же начали зарождаться, то меннониты упорно выступали "против всяких коллективов" [37]. По мнению отечественных историков, колхозы рассматривались крестьянами и местными органами сначала лишь как средство восстановления хозяйств бедноты и избавления ее от эксплуатации. Одна из сибирских газет в то время писала в связи с коллективизацией: "Только так мы сможем поднять наше разваленное хозяйство". Однако ни по своему составу, ни по технической вооруженности, ни по организации производства эти колхозы не могли служить настоящим примером передового, прогрессивного хозяйствования для окружающего крестьянства. Они объединяли, как правило, 5-12 бедняцких или батрацких дворов, а по своим размерам соответствовали двум-трем зажиточным хозяйствам [38]. Вот как охарактеризована жизнь одного из таких колхозов в упомянутом выше докладе: "Труд совершенно не организован. Трудовая дисциплина отсутствует. Батрацко-бедняцкая часть колхоза темная, безграмотная, забитая, разута и раздета. Живет в грязи и полуголодная" [39]. Естественно, что такое положение дел не способствовало привлечению в колхозы широких слоев немецкого крестьянства Сибири.
   Начало широкомасштабной кампании по созданию колхозов и совхозов привело к ликвидации многочисленных немецких хуторов и фактическому сгону их владельцев с земли. "Добровольное переселение" с целью освобождения земель для вновь создаваемых хозяйств социалистического сектора представляло собой, по сути дела, обыкновенную экспроприацию, поскольку крестьяне теряли при этом все результаты своего многолетнего труда. Особенно сильно пострадали хутора Герасимовка, Гауф, Мецлера, Кошкарево и других в Сосновском (Ново-Омском) районе Омского округа, где разворачивались совхозы "Зернотреста" № 22, № 24, и другие. Такие же мероприятия намечались и в Немецком национальном районе, где на площади в 13500 га должен был развернуть свои мощности крупный свиноводческий совхоз. Неприятие этой идеи жителями района спасло от расселения три поселка с населением около ста дворов [40]. Процесс ликвидации хуторов и сгона крестьян с земли сопровождался многочисленными злоупотреблениями. Когда же началась "борьба с перегибами" и Сибирский краевой комитет ВКП(б) принял решение о выплате компенсаций крестьянским хозяйствам, выселяемым с земель, отведенных под совхозы "Зернотреста", оно коснулось только бедняцких и середняцких хозяйств и то лишь в размерах, "предусмотренных инструкцией" самого "Зернотреста". По отношению же к зажиточным хозяйствам и эти мероприятия рассматривались как продолжение политики "раскулачивания" в рамках принятого к концу 1929 г. партией курса на ликвидацию кулачества как класса путем насильственной экспроприации [41].
   В январе 1930 г. Политбюро ЦК ВКП(б) образовало специальную комиссию во главе с секретарем ЦК ВКП(б) В. М. Молотовым для выработки практических мер по ликвидации кулачества как класса. 30 января 1930 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление "О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации", по которому предусматривались следующие меры борьбы против кулаков:
   "а) контрреволюционный актив, организаторы террористических актов и антисоветских мятежей подвергались аресту и предавались суду;
   б) крупные кулаки и бывшие полупомещики, выступавшие против коллективизации, подлежали выселению из районов сплошной коллективизации в северные и отдаленные районы страны;
   в) остальная, самая многочисленная группа кулаков расселялась в пределах района на новых землях, специально отводимых для них за пределами колхозных массивов" [42].
   В немецких колониях Сибири мероприятия по "раскулачиванию" зачастую использовались "как мера воздействия против крестьян середняков, не пожелавших вступить в колхозы". По признанию В. А. Курца, "эти методы не только не способствовали, а отталкивали немецкое крестьянство от колхозов". В Омском округе половина высланных в административном порядке немецких кулаков была возвращена органами ОГПУ со сборных пунктов и с дороги. "Эти "возвращенцы", - пишет в своем докладе В. А. Курц, - во всех случаях, однако, теряли часть своего имущества, вследствие чего оказывались хозяйственно подорванными, а во многих случаях они оказывались лишенными всяких прав и скитались в селах, находясь под постоянными угрозами местных органов власти и под страхом новой высылки". "Раскулачивание" наносило серьезный ущерб экономике немецких колоний. По наблюдениям В. А. Курца, конфискованный скот направлялся в близлежащие колхозы и совхозы, где он, "в очень значительной степени, погибал из-за отсутствия хлебов, конюшен, корма, ухода и т. д." [43].
   Помимо мер экономического воздействия, направленных против значительной части немецкого населения Сибири, все шире стали применяться политические и антирелигиозные преследования. Одной из таких репрессивных мер было лишение определенных категорий населения избирательных прав. По Конституции РСФСР избирать и быть избранными не могли "лица, прибегающие к наемному труду с целью извлечения прибыли", "лица, живущие на не трудовой доход", "частные торговцы", "монахи и духовные служители церквей и религиозных культов", а также преступники и умалишенные [44].
   Например, в начале 1927 г. в Омском округе кампания по лишению избирательных прав была направлена прежде всего против меннонитов. Так в Исилькульском и Москаленском районах к категории "лишенцев" было отнесено около 60% меннонитов. Объяснялось это тем, что в местных органах власти меннониты ассоциировались с "религиозными фанатиками", представлялись единым национально-религиозным фронтом, который следовало разбить. В 1928 г. в сельсоветах Немецкого национального района удельный вес лишенных избирательных прав колебался от 1,3% до 17%. В 1929 г. число лишенных избирательных прав в этом районе достигло уже 705 хозяйств, или 22%, тогда как в других районах удельный вес "лишенцев" не должен был превышать 10%. В Серебропольском сельсовете Славгородского района число "лишенцев" с 1928 г. по 1930 г. увеличилось более чем в три раза и составило 35 человек. В первую очередь лишали избирательных прав служителей религиозных культов. В 1928 г. в Немецком национальном районе они составляли 56,2% "лишенцев". В Астраханском сельсовете Любинского района Омского округа во время выборов 1929 г. было лишено избирательных прав двадцать хозяйств, шесть из которых были немецкими, в немецком Протопоповском сельсовете того же района были лишены избирательных прав тринадцать хозяйств. В основном они принадлежали, по мнению советских органов, "руководителям религиозных общин". При этом игнорировались особенности немецкого сектантства, не имевшего профессиональных священнослужителей. В целом же в этом деле царила полная неразбериха. Избирательных прав лишали за "неподписание тракторных обязательств", за неуплату алиментов, "за ветряную мельницу", за сепаратор в доме, за "явно кулацкую психологию", за няньку в многодетной семье и т. д. Один из секретарей партячейки в Славгородском округе, например, говоря о меннонитской колонии, заявил: "В Дектярке все сволочи и всех надо лишать" [45].
   По признанию В. А. Курца, "лишение права голоса превращалось в руках местных органов власти в орудие административного воздействия на "непокорных и непослушных" [46]. При этом лишение избирательных прав сопровождалось изъятием имущества, невозможностью трудоустроиться, изменением места жительства, разрывом родственных связей и даже вытеснением из кооперации. В одном из постановлений ЦК ВКП(б) говорилось: "Считать необходимым лишение права голоса во всех видах кооперации кулаков и нетрудовых элементов, лишенных избирательных прав в Советы". На практике значительная часть "лишенцев" подвергалась индивидуальному налоговому обложению вне зависимости от степени зажиточности хозяйства [47]. Таким образом, можно говорить о том, что и меры политического воздействия на немецких крестьян имели социально-экономические последствия.
   На 1929-1930 гг. приходится пик "антисектантской" борьбы в СССР, когда религиозным конфессиям был нанесен мощный удар. По мнению А. И. Савина, причины этой кампании крылись в следующем. Во-первых, "сектантские организации" расценивались советским государством как более гибкие, изворотливые в сравнении с русской православной церковью. Во-вторых, "сектанты" как нельзя лучше подходили на роль идеологов кулачества. И, наконец, в-третьих, "сектантство" расценивалось как носитель альтернативы строительству социализма [48].
   Религиозные общины лишили права осуществлять благотворительные функции, защищать интересы верующих, оказывать им медицинскую и иную помощь. Были запрещены все религиозные издания, в том числе журналы меннонитов "Унзер Блатт" и евангельских лютеран "Унзере Кирхе", многие верующие были арестованы и осуждены за распространение "нелегальной" религиозной литературы. Меннонитов стали привлекать к трудовой повинности на земледельческих работах, лесных разработках, а иногда и к службе в армии.
   В апреле 1929 г. ЦК ВКП(б) и СНК СССР ввели в практику систему наказаний за преподавание религии детям и подросткам, за религиозную и антисоветскую пропаганду. В качестве наказаний были предусмотрены принудительные работы, высылка и угроза смертной казни [49]. В Немецком национальном районе в 1928-1929 гг. "за религиозный уклон в преподавании" из школ было изгнано 15 учителей. В ответ на это общины принимали решения о закрытии школ, резонно считая, что лучше быть совсем без школы, чем иметь антирелигиозную школу. Некоторые немецкие поселки не принимали направленных к ним отделом образования учителей. Целям борьбы с религией служило и введение в августе 1929 г. удлиненной рабочей недели, что привело к практической ликвидации воскресных церковных праздников и вызвало резкое недовольство немецкого населения [50]. Таким образом, разнузданная антирелигиозная кампания, "перегибы и просто головотяпство всякого рода уполномоченных на религиозной почве среди немецкого населения" [51] способствовали еще большему нарастанию эмиграционных настроений.
   ""Слом" НЭПа", - по оценке известного специалиста по аграрной истории России советского периода Н. Я. Гущина, - "был волюнтаристским актом сталинского руководства, взявшего курс на сверхиндустриализацию и насильственную коллективизацию на основе ликвидации крестьянства как класса мелкотоварных производителей" [52]. Недовольство крестьян насильственной коллективизацией и "раскулачиванием" вело к различным формам протеста как пассивным, так и активным. Одной из наиболее тяжелых по своим последствиям форм пассивного крестьянского протеста явилось сознательное частичное уничтожение своих хозяйств. Не видя перспектив экономического развития, многие зажиточные крестьяне стали сокращать посевы и поголовье рабочего и продуктивного скота. Так, жители Николаевки Абаканского района Минусинского округа, считавшиеся хорошими скотоводами и лучшими производителями сливочного масла в районе, за один год (с 1929 по 1930 г.) сократили поголовье коров с 425 до 250, или на 41%. Только через одно лишь местное отделение потребкооперации осенью 1929 г. было продано 94 породистые коровы [53].
   В Сосновке и Александровке Ново-Омского района, по данным бригады по обследованию положения немецкого населения, "без исключения все кулаки сократили свою посевную площадь". В итоге посев в Сосновке сократился с 1489 десятин в 1928 г. до 1289 десятин в 1929 г. Сократилось также поголовье лошадей и крупного рогатого скота. В Александровке посевная площадь в эти годы сократилась с 2580 до 2150 десятин, поголовье лошадей - с 540 до 434 голов, а крупного рогатого скота - с 832 до 720 голов [54].
   В Славгородском районе "по причинам свертывания своих хозяйств кулацко-зажиточной верхушкой деревни" в 1928-1929 гг. произошло сокращение поголовья рабочего и крупного рогатого скота, овец и свиней. Доходность хозяйств уменьшилась более чем на 15% [55].
   Но еще больший урон экономике немецких хозяйств нанесла другая форма пассивного протеста крестьян - эмиграционное движение. Мероприятия советской власти в деревне в конце 1920-х годов привели к резкому повышению миграционной мобильности сельского населения. С началом коллективизации многие крестьяне ушли из деревни в города и промышленные центры. Из каждых тридцати человек, ставших колхозниками в СССР в 1929 - 1932 гг., десять оставляли крестьянский труд и становились наемными рабочими. В города переселялись миллионы крестьян, причем не только зажиточных, но и середняки и бедняки. В официальных документах того времени это называлось "самораскулачиванием", на самом же деле бегство крестьян из деревни было не чем иным, как пассивной формой их сопротивления коллективизации и "раскулачиванию" [56]. Немецкое же крестьянство Сибири ответило на "раскулачивание", форсированную коллективизацию и антирелигиозную кампанию мощным эмиграционным движением.
   Первая волна массовой эмиграции немцев из России в советское время была следствием гражданской войны, последовавшей за ней продразверстки, голода в начале 1920-х годов. Все эти события привели к разорению многих немецких хозяйств. В мае 1923 г. советское правительство разрешило немцам, пострадавшим от "стихийных бедствий", выехать за границу к родственникам. С 1923 по 1928 г. Советский Союз покинули 23 тыс. меннонитов (из 91 тыс. проживавших в стране). Причем органы ГПУ получили указание поддерживать эмиграцию "антисоветских элементов" и затруднять выезд из страны немецкой бедноты [57]. Из Сибири в это время тоже уезжали меннониты [58]. И все же в годы НЭПа эмиграция не приобрела массовый характер. Большинство немцев, проживавших в Сибири, связывали перспективы своего социально-экономического и духовного развития с советским государством, пытаясь найти компромисс с ним. Но произошедшее в конце 1920-х годов вторжение советской власти в хозяйственную жизнь немецких колонистов, антирелигиозная кампания, репрессии вызвали новую крупномасштабную волну эмиграции. Она охватила практически все районы компактного проживания немцев в Сибири, а особенно распространилась в алтайских колониях. В авангарде эмиграционного движения находились меннониты, для которых мероприятия советского государства были неприемлемы.
   В докладе Славгородского окружного исполнительного комитета Сибирскому краевому исполнительному комитету от 5 мая 1930 г. признавалось, что развернувшееся осенью 1929 г. массовое эмиграционное движение немцев "отразилось в колоссальной степени на хозяйстве немецкого села и подорвало его". С июля 1929 г. по март 1930 г. в Немецком национальном районе количество лошадей сократилось на 59,3%, коров - на 46,4%, овец - на 72,7%, свиней - на 88,6%. Эмиграционным движением было охвачено 56% хозяйств района [59].
   Эмиграция 1929 - 1930 гг. стала одной из самых печальных страниц в истории сибирских немцев. Начальник Славгородского окружного отдела ОГПУ в своей совершенно секретной докладной записке, адресованной секретарю окружного комитета ВКП(б) В. Конончуку в сентябре 1929 г., справедливо отмечал, что основной причиной эмиграции являлось недовольство "проводимыми партией на селе мероприятиями: индивидуальным обложением ЕСХН, ценами на хлеб, методами ведения хлебозаготовок, усиленной кампанией по коллективизации, политической и экономической борьбой с духовенством, осо-бенно изгнанием духовенства из школы и отсутствием в последней религиозно-нравственного воспитания детей" [60].
   За первые восемь месяцев 1929 г. из шестнадцати поселков Немецкого района на Алтае выехало в Америку и Китай 67 семей, преимущественно меннонитов, из них, по определению советских властей, 58 кулацких, пять середняцких и четыре бедняцких. За это же время 37 семейств выехало на Амур и в Украину, также частью предполагая в дальнейшем эмигрировать. В связи с событиями на КВЖД в конце лета 1929 г. темп эмиграционного движения несколько ослаб, но в сентябре оно вспыхнуло с новой силой, охватив в Немецком национальном районе уже 49 поселков из имеющихся 54-х. В них соби-ралось эмигрировать до 30-40 и даже 80% всего населения [61].
   Из Омского округа эмигрировали также в основном меннониты. К середине ноября 1929 г. из Исилькульского района выехало 70 семей, из Ново-Омского района - 30. Еще 50 семей, в том числе и в Любинском районе, готовились к выезду [62]. В результате в Омском округе к началу 1930 г. произошло резкое сокращение поголовья рабочего и продуктивного скота, достигшее в зажиточных хозяйствах 50-80% [63]. Осенью 1929 г. в Подмосковье съехались тысячи людей, ожидавших разрешения на эмиграцию в Канаду и Германию. В конце ноября - начале декабря 5886 человек, 4100 из которых являлись меннонитами, были отправлены в Германию [64]. Позже многие из них уехали за океан, основав колонии в Бразилии, Парагвае, Канаде. Большинство же ожидавших выезда были насильственно возвращены к местам прежнего проживания.
   Несмотря на то, что эмиграционное движение имело место в Омском, Барабинском, Рубцовском округах, основной эмиграционный поток все же формировался в Славгородском округе. По официальным данным, из него в 1929 г. выехало 8124 человека или 25,6% немецкого населения. Основную массу эмигрантов составляли середняки - 56,4%, бедняков было 14,6% и "зажиточно-кулацких хозяйств" - 29%. По данным Л. П. Белковец, реальное число выехавших из Славгородского округа могло быть значительно больше [65]. Кроме того, многие хозяйства распродали свое имущество и готовились к эмиграции. Важно отметить, что, например, в Немецком национальном районе в своих социальных группах эмигрировало 12% бедняков, 32% середняков и 72% кулаков [66]. Из этого следует, что негативные социально-экономические последствия эмиграции особенно сказались на наиболее эффективных хозяйствах.
   Не случайно поэтому весной 1930 г. Немецкий национальный район Славгородского округа, по описанию В. А. Курца, "представлял собой совершенно исключительное зрелище, напоминающее отступление большой армии при значительной потере скота". В своем докладе член ВЦИКа В. А. Курц писал: "Повсюду на полях валяются трупы лошадей, коров, телят, которые производят отталкивающее впечатление большого народного бедствия; села, в значительной степени опустевшие, с развалившимися или нежилыми домами, причем нигде не видно обычной для немецкого села жизни крестьянства, подготавливающегося к весенней посевной кампании, как к новому хозяйственному году, наоборот, в значительной степени крестьянство сидело, в буквальном смысле слова, на свертках и сундуках, готовясь, с приближением теплых дней, к выезду в Москву, а отсюда за границу" [67]. Обследование немецких поселков Славгородского уезда в 1930 г. показало, что из-за эмиграции их экономика "катастрофически пала и население окончательно разорилось, многие немецкие поселки представляют опустение (Ямки и Долиновка), дома их представляют груду развалин (Звонаревкутский, Ямковский и Серебропольский сельские советы)" [68].
   Советская власть, застигнутая врасплох невиданным ранее размахом эмиграционного движения, использовала все имеющиеся в ее распоряжении методы для борьбы с ним. ЦК ВКП(б) в феврале 1930 г. в связи с эмиграционным движением немцев предложил ОГПУ "принять ряд необходимых мер в отношении злостных руководителей контрреволюционной работы в немецких районах" [69]. Начались аресты и высылка "контрреволюционеров", среди которых основную часть составляли руководители общин [70]. Но, несмотря на это, в 1930 г. эмиграционное движение развернулось с новой силой, втягивая в водоворот событий уже не только немцев, но и эстонцев, латышей, поляков и даже белорусских, украинских и русских крестьян Сибири. Но если лютеранам и католикам советская власть, используя различные методы воздействия, смогла "доказать <...> антисоветский характер движения", то меннониты были непреклонны в своем желании эмигрировать. На собраниях они заявляли: "Все равно весной уедем все. Если билетов не дадите, пешком пойдем" [71]. Меннониты саботировали посевную кампанию, забивали скот, продавали имущество. Летом в Омском округе и на Алтае на межрайонных меннонитских собраниях были приняты резолюции об эмиграции [72]. К отъезду готовились целыми деревнями. Так, в меннонитских колониях Масляновке и Смоляновке в Любинском районе Омского округа в результате обследования, проведенного в 1930 г., выяснилось, что члены почти 101 хозяйства распродали свое имущество. Уехать же удалось к тому времени лишь тринадцати хозяйствам. Положение оставшихся было чрезвычайно тяжелым, они вынуждены были покупать картофель и муку на питание по очень высоким ценам. Тем не менее эмиграционные настроения были настолько сильны, "что даже сторожиха школы продала 2 табуретки, 2 мешка картофеля - все свое достояние и собралась уезжать" [73]. Экономическое положение тех хозяйств, владельцам которых не удалось уехать, было плачевно. Многие из них просто-напросто разорились.
   Эмиграция была наиболее распространенной формой противодействия немцев Сибири мероприятиям советской власти. Уже в который раз в своей истории они использовали эмиграцию как средство ухода от проблем. Но имели место и активные выступления против советской власти с целью защиты своих социально-экономических интересов. Так, с началом массовой коллективизации и наступлением на кулачество, участились случаи взломов кресткомовских амбаров. Дело в том, что осенью 1929 г. зерно у крестьян закупалось по ценам, значительно уступавшим рыночным. Но и эти деньги выплачивались не всегда. В результате к весне крестьяне испытывали сильную нужду в зерне. С 7 по 17 апреля 1930 г. в алтайских меннонитских колониях Марковка, Ровнополь, Мирное, Маленькое, Ясное, Александровка, Чистое, Орлово, Подснежное, Кусак, Хортица, Дегтярка было взломано 14 амбаров с семенным зерном. Интересно, что решения о вскрытии складов принимались меннонитами на общих собраниях. Они говорили, что выделяемых на едока 20 фунтов зерна явно недостаточно, что кулаки тоже хотят есть, и им следует выделять хлеб на общих основаниях. Более того, чтобы отвести подозрения от кулаков, им предлагали в день вскрытия амбаров уезжать из селений. Во вскрытии принимали участие, как правило, самые бедные крестьяне и женщины. Таким образом меннониты надеялись избежать наказаний или свести их к минимуму [74]. Зерно крестьяне делили между собой.
   17 апреля 1930 г. подобный инцидент произошел в селе Гальбштадт Немецкого национального района, а уже 23 апреля состоялся суд над его участниками, в основном молодыми людьми. Подсудимые Гедерт Петр, 22 лет; Эпп Дитрих, 21 года; Каздорф Ольга, 24 лет и другие, открыв амбар ключами, пытались поделить хлеб между односельчанами, включая и кулаков. Представителям власти и милиции с большим трудом удалось вернуть зерно в амбар. После этого толпа пришла в сельсовет на собрание, на котором, как следует из приговора суда, подсудимые Каздорф О., Фризен А. и Борген И., после того как президиум собрания предложил кулакам удалиться, "начали кричать, что кулаков нет, а все равны, если удалять кулаков, то они все разойдутся, и Фризен добавил, что один за всех и все за одного, призывая, таким образом, население к защите кулаков". Суд приговорил "махрового кулака" П. Гедерта, "как вдохновителя и руководителя беспорядков и погрома" к расстрелу, учитывая "отсутствие всякой надежды на его исправление". Других подсудимых при-говорили к различным срокам лишения свободы. "Но, принимая во внимание их первую судимость, темноту и неразвитость", суд счел возможным некоторым из подсудимых заменить лишение свободы условным сроком или принудительными работами [75]. Реакция населения на решение суда была крайне отрицательной. Позднее краевая прокуратура освободила и П. Гедерта [76]. Его приговор был заменен на шесть месяцев принудительных работ.
   2 июля 1930 г. в том же Гальбштадте произошло уже массовое восстание меннонитов и сочувствующих им против советской власти. Учитывая, что подобные действия были не характерны для меннонитов вообще и противоречили их религиозным воззрениям, считаем необходимым остановиться на этом событии подробнее. 19 июня в Александровке состоялось собрание восьмисот представителей немецких крестьян Славгородского округа. Большую часть собравшихся составляли меннониты. Председатель Равнопольского сельского совета Петерс, получив сведения о нелегальном созыве собрания, выехал в Александровку и предложил собравшимся разойтись, поскольку они не имели на то разрешения. Но участники собрания продолжили его, вынеся на повестку дня вопрос об эмиграции. Первым выступил житель поселка Подснежного, бывший лишенец Фризен, который сказал: "Пятилетним планом не предусмотрена наша религия, а это значит, что мы должны будем от своей религии отказаться, наших детей в школе совершенно не учат, а только лишь преподают антирелигиозное учение, поэтому мы должны найти себе другое место, где бы не притеснялась религия, и это место мы избрали - Америку". Аналогичными были и другие выступления. В резолюции, принятой собранием, осуждались антирелигиозная деятельность советского государства, репрессии против проповедников и выдвигались требования разрешения выезда и выдачи хлеба до границы [77]. Резолюцию предполагалось передать центральным и местным властям, в посольство Германии в Москве. Однако представителями ГПУ и окружного исполкома эти резолюции, а также списки участников были изъяты. В связи с этим 20 июня у помещения исполкома собралась большая масса людей из разных поселков - около двухсот человек. Они потребовали объяснений по поводу изъятия бумаг, а также заявили, что в случае не возврата бумаг будет устроено еще одно собрание [78].
   Пытаясь перехватить инициативу, коммунисты назначили на 27 июня районное производственное совещание с участием представителей от колхозников и единоличников. Партийная организация развернула массовую подготовительную работу к этому совещанию. Сторонники эмиграции также стали готовиться. Они призывали не выбирать делегатов, а явиться на совещание всем желающим. По признанию руководителя организационной группы ЦК ВКП(б) Б. Родина, "и тут была проявлена очень высокая организованность антисоветских элементов".
   В результате 27 июня наряду с производственным совещанием, на котором присутствовало около ста пятидесяти делегатов, состоялось собрание сторонников эмиграции, которых было зарегистрировано около 1500 человек. На этом многолюдном собрании были выдвинуты следующие требования: разрешение выезда за границу; возвращение из красной армии всех меннонитов; освобождение всех ранее арестованных; отправка принятых решений в германское посольство. Кроме того, были приняты постановления об организации массового ухода из района пешком и на лошадях (если власть откажется перевозить их по железной дороге) и о коллективной защите тех, над кем нависнет угроза ареста. В свою очередь производственное совещание, на котором "остались в подавляющем большинстве советские элементы", приняло резолюцию с осуждением "контрреволюционного поведения кулачья и проповедников, в частности за проведение незаконного собрания" [79].
   В ночь на 2 июля был арестован один из авторитетных крестьян И. М. Винтер из поселка Александровка, являвшийся, по мнению секретаря райкома ВКП(б) Г. Ф. Буксмана, "одним из руководителей всего контрреволюционного движения" в Немецком национальном районе. Это известие быстро распространилось по другим поселкам. К 10 часам утра в Гальбштадт прибыло до четырехсот человек. Основная их масса собралась у здания райисполкома и потребовала немедленного освобождения И. М. Винтера. Из толпы доносились выкрики: "Мы все за одного и один за всех", "Кулаков у нас нет!", "Вы не имели права арестовывать такого человека". Одна из групп восставших устроила обыск в квартире районного уполномоченного ГПУ Менингера, производившего арест Винтера. Другие ворвались в кабинет секретаря райкома партии и захватили в заложники находившихся там уполномоченных ГПУ Менингера и Коопа "до тех пор, пока Винтер не будет в Гальбштадте". Разоружив заложников и захватив почту, толпа потребовала, чтобы Менингер передал по телефону в окружной отдел ГПУ требование о немедленном освобождении Винтера. Таким образом восставшие на деле реализовывали одну из резолюций, принятую на собрании 27 июня.
   В 11 часов на экстренном заседании райкома была создана оперативная "тройка" в составе Буксмана, Глухова и Борста. "Тройка" решила: "Немедленно организовать коммунистов и комсомольцев Гальбштадта для предотвращения дальнейших действий зарвавшейся толпы". Начались переговоры. Около трех часов дня восставшие, не желая больше дожидаться ответа из округа, голосованием решили арестовать президиум Рика, секретаря РК ВКП(б) и председателя райколхозсоюза. Всех их, а также двух арестованных уполномоченных ГПУ было решено увезти в Александровку. Однако попытка ареста не увенчалась успехом, т. к. охранявшие райком коммунисты и милиционеры применили оружие. Вскоре из Славгорода прибыли вооруженные чекисты, которые потребовали от восставших выдать заложников и своих руководителей, освободить почту и сдать оружие. Все требования были выполнены, но выдать своих руководителей восставшие отказались, заявив: "У нас нет таковых, мы все вместе действовали, вместе отвечаем". После этого были арестованы восемь наиболее активных участников восстания.
   По информации секретаря райкома ВКП(б) Г. Ф. Буксмана, в ходе выступления 2 июля 1930 г. вновь выдвигались требования разрешения выезда за границу и освобождения "заключенных за контрреволюционную деятельность кулаков и проповедников"; отвергалась "правильность политики партии и правительства по отношению к крестьянству (коллективизация, с/х налог, хлебозаготовки, ликвидация кулачества как класса)"; высказывалось несогласие с пятилеткой, с борьбой советской власти с религией, с антирелигиозной пропагандой в школе [80].
   Руководитель организационной группы ЦК ВКП(б) Б. Родин в своем письме секретарю Славгордского окружкома ВКП(б) В. Кужелеву 3 июля 1930 г., в связи с предстоящим в тот день обсуждением событий в Гальбштадте, предлагал квалифицировать их "как попытку кулацкого восстания". Далее он рекомендовал "решительно изъять известных ГПУ главарей - антисоветчиков и не только арестовывать - а либо гласно судить, либо решениями ГПУ сослать, в том числе "на тот свет"" [81]. Спустя несколько дней бюро Сибкрайкома в своем решении от 13 июля 1930 г. оценило произошедшие в Славгородском округе события как "эксцессы на почве эмигрантских настроений", которые "носили резко выраженный контрреволюционный характер и были проявлением антисоветской активности кулацко-клерикальных элементов" [82]. На самом же деле Гальбштадтское восстание свидетельствовало о том, что действия сталинского руководства в конце 1920-х годов, выразившиеся в жестком ограничении предприимчивости состоятельных крестьян и "фаворитизации" бедноты, в усилении административных начал, всевозможных чрезвычайных мер, переросших в фактическое "раскулачивание" и раскрестьянивание [83], были настолько абсурдны с позиций здравого смысла и не понятны немцам Сибири, что даже традиционно законопослушные меннониты вынуждены были для защиты своих социально-экономических и духовных интересов использовать не только пассивные методы борьбы с советской властью, но и открыто выступить против нее. В связи с этим следует согласиться с точкой зрения Н. А. Ивницкого о том, что "сталинская политика в деревне поставила страну на грань гражданской войны, которая зимой - весной 1930 г. фактически уже развернулась" [84].
   К началу 1930-х годов немецкая деревня Сибири была экономически и морально подавлена и унижена советской властью. Не удавшаяся попытка массового выезда немцев из страны и связанное с ней обнищание значительной их части, "раскулачивание", религиозные преследования и другие "мероприятия" периода "чрезвычайщины" - все это ввергло сибирских немцев в состояние апатии. Сталинский режим достиг своей цели. Лишившись такого веского козыря, каковой была в их антикоммунистическом противостоянии эмиграция, немцы Сибири смирились со своей участью быть коллективизированными. Для того чтобы выжить, они вынуждены были пойти в колхозы. При этом процесс коллективизации по оценке Западно-Сибирского крайисполкома прошел "в немецких селах успешнее, чем в соседних русских" [85]. В феврале 1931 г. в Немецком национальном районе было коллективизировано уже 61,1% хозяйств, а в некоторых немецких сельсоветах Омского округа, таких, как: Исилькульский, Пучковский, Солнцевский и других - 92-97% и даже 100%. Для сравнения отметим, что в то время по Западно-Сибирскому краю было коллективизировано в среднем лишь 25,3% крестьянских хозяйств [86]. Превратившись в элементы "социалистического сектора", немецкие колонии в значительной степени утратили свою хозяйственную самобытность. Таким образом, коллективизация завершила историю немецких колоний в Сибири как самодостаточных этноконфессиональных и социально-экономических образований капиталистического типа.

назад

дальше

  [1]  Цит. по: Bruhl V. Die Deutschen in Sibirien... -Bd. 1. - S. 177.
  [2]  См. об этом подробнее: Brandes D., Savin A. Die Sibirien deutschen im Sowjetstaat... - S. 218-233.
  [3]  Малиновский Л. В. Сельское хозяйство западных национальных меньшинств...- С. 211
  [4]  ЦХАФАК. Ф. 38. Оп. 1. Д. 75. Л. 2-2об.; Белковец Л.П. Фермерское предпринимательское хозяйство немецких колонистов в Сибири... - С. 84.
  [5]  Итоги 10% выборочного обследования отдельных хозяйств в 1928 году по Сибирскому краю... - С. 4-5, расчет процентов наш; С. 152.
  [6]  Brandes D., Savin A. Die Sibirien deutschen im Sowjetstaat... - S. 251.
  [7]  ЦХАФАК. Ф. П-38. Оп. 4. Д. 75. Л. 44.
  [8]  ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 1. Д. 1482. Л. 46. Расчет наш.
  [9]  Там же. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 470. Л. 165-165 об., 176. Расчет наш.
  [10]  Белковец Л.П. Фермерское предпринимательское хозяйство немецких колонистов в Сибири... - С. 83-84.
  [11]  ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 470. Л. 64-73. Расчет наш.
  [12]  Белковец Л.П. Фермерское предпринимательское хозяйство немецких колонистов в Сибири... - С. 83.
  [13]  Гущин Н.Я. "Раскулачивание" в Сибири (1928-1934 гг.): методы, этапы, социально-экономические и демографические последствия. - Новосибирск, 1996. - С. 29-30.
  [14]  ГАОО. Ф. Р-28. Оп. 1. Д. 384. Л. 42.
  [15]  Крестьянство Сибири в период строительства социализма... - С. 210; Brandes D., Savin A. Die Sibirien deutschen im Sowjetstaat... - S. 246; Bruhl V. Die Deutschen in Sibirien... - Bd. 1. - S. 228.
  [16]  ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 470. Л. 32.
  [17]  ЦГАФАК. Ф. Р-38. Оп. 5. Д. 119. Л. 1-3.
  [18]  ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 470. Л. 8-14, 30.
  [19]  Ильиных В.А. Сельскохозяйственный налог в сибирской деревне... - С. 182-183.
  [20]  Там же. Л. 33.
  [21]  ЦГАФАК. Ф. Р-38. Оп. 5. Д. 119. Л. 1.
  [22]  Белковец Л.П. Фермерское предпринимательское хозяйство немецких колонистов в Сибири... - С. 85.
  [23]  Герман Е.Н. Хлебозаготовки в Сибири накануне коллективизации (кампания 1928-1929 и 1929-1930 гг.) // Налоги и заготовки в сибирской деревне (1890 - 1920-е гг.). - Новосибирск, 2004. - С. 218-222.
  [24]  Bruhl V. Die Deutschen in Sibirien... -Bd. 1. - S. 230-231.
  [25]  ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 1. Д. 1164. Л. 81.
  [26]  Крестьянство Сибири в период строительства социализма... - С. 211.
  [27]  Малиновский Л. В. Немцы в России и на Алтае... - С. 120.
  [28]  Белковец Л. П. Фермерское предпринимательское хозяйство немецких колонистов в Сибири... - С. 85-86.
  [29]  Brandes D., Savin A. Die Sibirien deutschen im Sowjetstaat... - S. 252, 269.
  [30]  Герман Е. Н. Хлебозаготовки в Сибири накануне коллективизации... - С. 219, 230-231.
  [31]  Крестьянство Сибири в период строительства социализма... - С. 206.
  [32]  Малиновский Л. В. Кооперативное движение в сибирской немецкой деревне... - С. 83.
  [33]  Малиновский Л. В. Кооперативное движение в сибирской немецкой деревне... - С. 84.
  [34]  ЦХАФАК. Ф. Р-38. Оп. 4. Д. 75. Л. 2 об.-3.
  [35]  ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 470. Л. 123, 125.
  [36]  Там же. Ф. Р-47. Оп. 1. Д. 1164. Л. 80.
  [37]  Там же. Л. 203; Brandes D., Savin A. Die Sibirien deutschen im Sowjetstaat... - S. 264; Малиновский Л. В. Первые шаги коллективизации в немецкой деревне Западной Сибири... - С. 122.
  [38]  Ивницкий Н.А. Сталинская "революция сверху" // Менталитет и аграрное развитие России (XIX - XX вв.). - М., 1996. - С. 247; Малиновский Л. В. Первые шаги коллективизации в немецкой деревне Западной Сибири... - С. 120.
  [39]  ЦХАФАК. Ф. Р-38. Оп. 4. Д. 75. Л. 4 об.
  [40]  Белковец Л. П. "Большой террор" и судьбы немецкой деревни в Сибири... - С.28.
  [41]  История советского крестьянства. - М., 1986. - Т. 2. - С. 206.
  [42]  Там же. - С. 207.
  [43]  ГАОО. Ф. 28. Оп. 1. Д. 384. Л. 43.
  [44]  Гербер О. А. Крестьяне - "лишенцы" немецких колоний Сибири. 1927-1937 // Урал и Сибирь в сталинской политике. - Новосибирск, 2002. - С. 138.
  [45]  Там же. - С. 139; Белковец Л. П. "Большой террор" и судьбы немецкой деревни в Сибири... - С. 33-34; ЦГАФАК. Ф. Р-38. Оп. 5. Д. 119. Л. 3; ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 1. Д. 927. Л. 112-120.
  [46]  ГАОО. Ф. Р-28. Оп. 1. Д. 384. Л. 42.
  [47]  Гербер О.А. Крестьяне - "лишенцы" немецких колоний Сибири... - С. 140-142.
  [48]  Советское государство и евангельские церкви Сибири в 1920-1941 гг. Документы и материалы / Сост. Савин А. И. - Новосибирск, 2004. - С. 61-63.
  [49]  Белковец Л. П. "Большой террор" и судьбы немецкой деревни в Сибири... - С. 35.
  [50]  Черказьянова И.В. Школьное образование российских немцев... - С. 245; Белковец Л. П. "Большой террор" и судьбы немецкой деревни в Сибири... - С. 35.
  [51]  ГАОО. Ф. Р-28. Оп. 1. Д. 384. Л. 42.
  [52]  Гущин Н. Я. "Раскулачивание" в Сибири... - С. 132.
  [53]  ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 1. Д. 1164. Л. 79.
  [54]  Там же. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 470. Л. 165-165 об., 176.
  [55]  Там же. Ф. Р-47. Оп. 1. Д. 1482. Л. 45-46.
  [56]  Ивницкий Н.А. Указ соч. - С. 249; Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня. - М., 2001. - С. 96.
  [57]  Эмиграционное движение советских немцев в конце 20-х годов // Свободная мысль. - 1993. - № 3. - С. 93; Брандес Д. Защита и сопротивление российских немцев (1917 - 1930-е гг.) // Наказанный народ. Репрессии против российских немцев. - М., 1999. - С. 33.
  [58]  Fast G. In den Steppen Sibiriens. - Rosthern, 1957. - S. 117-119.
  [59]  ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 1. Д. 1164. Л. 201 об.-202.
  [60]  ЦХАФАК. Ф. Р-38. Оп. 7. Д. 41. Л.68.
  [61]  Там же. Л. 72.
  [62]  ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 470. Л. 211.
  [63]  Белковец Л. П. "Большой террор" и судьбы немецкой деревни в Сибири... - С. 57.
  [64]  Там же. - С. 64.
  [65]  ГАНО. Ф. Р-38. Оп. 7. Д. 37. Л. 96; Белковец Л. П. "Большой террор" и судьбы немецкой деревни в Сибири... - С. 56.
  [66]  Эмиграционное движение советских немцев в конце 20-х годов... - С. 100.
  [67]  ГАОО. Ф. Р-28. Оп. 1. Д. 384. Л. 39.
  [68]  ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 1. Д. 1482. Л.46.
  [69]  Эмиграционное движение советских немцев в конце 20-х годов... - С. 104.
  [70]  См. об этом подробнее: Белковец Л. П. "Большой террор" и судьбы немецкой деревни в Сибири... - С. 76-89.
  [71]  Эмиграционное движение советских немцев в конце 20-х годов... - С. 101.
  [72]  Эйнгорн И.Д. Протестантизм в Сибири 1920-1930 гг. // Протестантизм в Сибири: история и современность. - Омск, 1998. - С. 191.
  [73]  ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 1. Д. 927. Л. 114.
  [74]  Bruhl V. Die Deutschen in Sibirien... - Bd. 1. - S. 338.
  [75]  ЦХАФАК. Ф. Р-38. Оп. 6. Д. 18. Л. 178-178об.
  [76]  Там же. Оп. 7. Д. 37. Л. 107.
  [77]  Там же. Л. 91-94.
  [78]  ГАНО. Ф. П-2. Оп.2. Д.470. Л. 369
  [79]  Там же. Л. 371-372.
  [80]  ЦХАФАК. Ф. Р-38. Оп. 7. Д. 37. Л. 102-107.
  [81]  ГАНО. Ф. П-2. Оп.2. Д.470. Л. 377.
  [82]  Там же. Л. 347.
  [83]  Гущин Н. Я. "Раскулачивание" в Сибири... - С. 131.
  [84]  Ивницкий Н.А. Указ. соч. - С. 259.
  [85]  Белковец Л.П. "Большой террор" и судьбы немецкой деревни в Сибири... - С. 125.
  [86]  Там же. - С. 125-126.