Роль государства в хозяйственном и социокультурном освоении Азиатской России XVII - начала ХХ века: Сборник материалов региональной научной конференции.

Роль государства в хозяйственном и социокультурном освоении Азиатской России XVII - начала ХХ века: Сборник материалов региональной научной конференции. Новосибирск: РИПЭЛ, 2007. С. 41-49.

Дорожкин Андрей Геннадьевич
д-р ист. наук, проф. кафедры истории России
Магнитогорского государственного университета
Эл. почта: rushist@masu.ru

   В рамках данной работы представляется целесообразным рассмотреть трактовку историко-экономической литературой немецкоязычных стран значения и результативности переселенческой политики самодержавия для аграрного развития Азиатской России в предреволюционные десятилетия. Следует отметить, что германские экономисты обращали определенное внимание на эту проблему еще в начале ХХ в. Интерес к ней возобновился в германском россиеведении с 60-70-х гг. ХХ в.; при этом с 1980-х гг. к проблеме переселений крестьян в Азиатскую Россию и к переселенческой политике самодержавия обратились также историки Австрии и немецкой части Швейцарии.
   Немецкие исследователи начала ХХ в. рассматривали переселенческую политику царизма в контексте как столыпинской аграрной реформы, так и хозяйственного освоения Сибири и Дальнего Востока. При этом они использовали опубликованные в России статистические источники, периодику, справочные издания. Некоторые из исследователей бывали в Сибири и пользовались также личными наблюдениями, а также информацией, полученной от самих переселенцев.
   Одним из первых переселенческую политику самодержавия на рубеже ХIХ-XX вв. в германской "россике" ХХ в. проанализировал М. Л. Шлезингер. Позитивно оценивая в целом перспективы аграрного развития Сибири, этот исследователь вместе с тем отметил и проблемы. К ним относился дефицит в крае квалифицированных кадров землемеров. В ряде случаев центральные инстанции не знали реального положения с пригодными для обработки землями в регионе; значительными были и трудности с обустройством новоселов. Все это приводило к возвращению до одной восьмой вновь прибывших в Сибирь на прежнее место жительства. М. Л. Шлезингер указал и на отсутствие единства в правительственных и общественных кругах по вопросу о возможностях сельскохозяйственной деятельности в различных местностях Азиатской России [1].
   О. Хетч и К. Дице, исследовавшие столыпинскую аграрную реформу, позитивно оценили отмену с марта 1906 г. ограничений на переселение [2]. Историк-россиевед О. Хетч отметил при этом значительный рост бюджета Переселенческого управления после 1905 г., увеличение его штата. В заслугу государству исследователь поставил подготовку за 1909-1913 гг. к заселению 18 млн. десятин ранее пустующих земель, организацию за это же время 565 новых селений, быстрое развитие социальной инфраструктуры. Вместе с тем, О. Хетч, подобно другим исследователям столыпинской реформы, не переоценивал возможностей переселения в плане решения аграрного вопроса в стране и не отрицал значительных трудностей при проведении переселенческой политики. Так, он указывал на быстрое истощение свободного земельного фонда близ Транссибирской железной дороги, куда и устремлялся основной поток мигрантов [3].
   Интерес к переселенческой политике самодержавия на рубеже XIX-ХХ вв. возобновился в германском (а именно в западногерманском) россиеведении в 1960-1970-е гг. В последней трети ХХ в. немецкоязычная литература уделила этой теме существенно большее внимание по сравнению с исследованиями начала столетия. Как и раньше, анализировалась в основном переселенческая политика царизма в годы столыпинской аграрной реформы, и эта политика рассматривалась в контексте как самой реформы, так и истории предреволюционной Сибири и Дальнего Востока (существенно, что в 1980-е и отчасти в 1990-е гг. дальневосточному региону уделялось особое внимание). До 1980-х гг. в немецкоязычной историографии экономической истории предреволюционной России превалировал "пессимистический" подход. При рассмотрении результативности переселенческой политики самодержавия его приверженцы акцентировали основное внимание на трудностях в организации переселений и в адаптации колонистов к новым условиям, на невозможности разрешить аграрный вопрос путем форсированного направления части избыточного сельского населения Европейской России за Урал. На эти обстоятельства указывал, в частности, Ю. Нецольд. Он отметил также исчерпанность пригодного для земледелия земельного фонда в основных районах колонизации и, со ссылкой на А.В.Кривошеина, подчеркнул необходимость значительных инвестиций для освоения новых территорий. Возможности государства в данном отношении были, однако, жестко ограничены; у крестьян также не хватало средств для организации на новом месте продуктивных хозяйств. Отток части сельских жителей за Урал не привел, кроме того, к существенному замедлению темпов роста избыточного сельского населения - эта проблема продолжала оставаться чрезвычайно острой для России. Подобным образом трактовал результативность переселенческой политики самодержавия и Х. Раупах [4].
   Более взвешенно рассматривали значение переселений германоязычные историки - специалисты по истории Азиатской России в 1980-1990-х гг. Швейцарский историк К. Шписс, германские - Д. Ландграф и Л. Деег уделили существенное внимание роли переселений в экономическом освоении Дальнего Востока и в развитии производительных сил этого региона. Они отметили изначальное содействие русского правительства колонизации края, предоставление значительных льгот переселенцам. К. Шписс и Д. Ландграф указали в этой связи на выделение земель мигрантам, предоставление им субсидий для обзаведения хозяйством. Только в 1907 г., как отметил Д. Ландграф, в Амурской области переселенцам выдали таких субсидий на 1,7 млн. рублей. О росте расходов правительства на содействие организации переселений и проведение в Азиатской России землемерных, гидротехнических и прочих мероприятий говорит и австрийский исследователь А. Морич [5]. Но переселения на Дальний Восток поощрялись и до столыпинской реформы; К. Шписс, А. Морич, Д. Ландграф и Л. Деег указали в связи с этим на наличие у царского правительства как экономических и внутриполитических, так и геополитических расчетов при колонизации русскими Дальнего Востока. Опасность заселения этого региона выходцами из сопредельных стран осознавалась и центральной властью, и администрацией Приамурского генерал-губернаторства. Стремясь стимулировать колонизацию, правительство, напоминает Д. Ландграф, предоставляло до 1901 г. каждой крестьянской семье, переселявшейся на Дальний Восток, 100 десятин земли; в 1901-1909 гг. колонисты получали в среднем 38-78 десятин на семейство [6].
   Тем не менее, в годы столыпинской реформы и в ряде районов Приамурья и Приморья достаточно быстро выявился недостаток свободного земельного фонда. Эту проблему Переселенческое управление попыталось разрешить, потребовав от администрации генерал-губернаторства передачи колонистам земли, в конце XIX в. предоставленной тогдашним генерал-губернатором С. М. Духовским в распоряжение уссурийского и амурского казачества. Перипетии борьбы по этому вопросу подробно рассмотрены К. Шписсом и Д. Ландграфом. Лишь в 1910 г. последовало правительственное постановление, по которому каждому казаку оставлялось 40 десятин земли, а остальные передавались в казну в целях последующего наделения переселенцев. Практическая результативность этого решения, однако, неясна; Д. Ландграф отметил, впрочем, что сменивший П. Ф. Унтербергера на посту генерал-губернатора Н. Л. Гондатти являлся сторонником ограничения казачьего землевладения в пользу "новых мигрантов" [7].
   Насколько результативной была, по мнению немецких исследователей, переселенческая политика самодержавия на Дальнем Востоке? Все историки, обращавшиеся к данной проблеме, едины во мнении, что чрезвычайная удаленность региона от Европейской России, неудовлетворительное в целом состояние путей сообщения, значительность материальных затрат, крайне сложные условия как переезда на новое место, так и адаптации к дальневосточным реалиям, создавали колоссальные препятствия для колонизации. Постройка Транссиба, снятие ограничений на переселения для крестьян и правительственное содействие активизировали переселенческое движение в край в 1907-1914 гг. Достигнув максимума именно в 1907 г., приток переселенцев на Дальний Восток начал затем снижаться и стабилизировался в 1912-1914 гг. на уровне примерно 30 тыс. человек в год [8]. При этом, указывает Д. Ландграф, в общем потоке мигрантов, устремившихся в Сибирь в годы столыпинской аграрной реформы, доля выбравших Дальний Восток местом своего нового жительства была ничтожна. В 1907-1913 гг. она колебалась между 4,8 % (1909 г.) и 13,3 % (1907 г.). Основными районами Сибири, куда устремлялись мигранты в 1896-1914 гг., Д. Ландграф называет Томскую губернию и Акмолинскую область. Тем не менее, и в Приамурском генерал-губернаторстве в значительной степени благодаря переселениям наблюдался значительный рост численности населения: за 1907-1913 гг. оно увеличилось с 490 290 до 725 654 человек [9]. В то же время, как отметил Л. Деег, не следует преувеличивать достижений переселенческой политики: даже в 1910-1917 гг. плотность населения генерал-губернаторства составляла 0,6-0,7 человек на 1 кв. км. [10].
   По-прежнему, несмотря на все усилия Переселенческого управления, и условия переезда крестьян продолжали оставаться крайне тяжелыми, и проблема адаптации колонистов к новому месту жительства сохраняла свою остроту. Рост переселенцев в годы столыпинской реформы, по словам Д. Ландграфа, превзошел все ожидания. Это чрезвычайно обострило жилищный вопрос, трудности со здравоохранением и проблему обеспечения новоселов землей. Нехватка жилья для последних приобрела в ряде мест катастрофический характер. Высокой была и смертность среди переселенцев [11]. К. Шписс и Д. Ландграф указали и на трудности с обеспечением колонистов землей. Эта проблема, столь значительная в ряде районов Сибири, нашла свое преломление и на Дальнем Востоке. На практике, отмечает Д. Ландграф, далеко не каждый новосел мог получить положенные ему по закону 15 десятин земли; к тому же с 1906 г. переселенцы не могли свободно выбирать себе земельные участки. Межевание нередко проводилось крайне поверхностно, что вызывало в дальнейшем частые споры между земледельцами. В неосвоенных районах к тому же, по замечанию К. Шписса, и в годы реформы сохранялось захватное землевладение [12]. Д. Ландграф подчеркнул, что в целях упорядочения наделения новоселов землей был предпринят ряд мер. Так, приамурским генерал-губернатором П. Ф. Унтербергером было введено в июле 1907 г. правило, согласно которому с 1908 г. семейства потенциальных переселенцев на Дальний Восток в обязательном порядке должны были заранее посылать своих уполномоченных - ходоков [13].
   Геополитические мотивы переселенческой политики самодержавия на Дальнем Востоке переплетались с экономическими и социальными - К. Шписс, говоря об этом, отметил стремление правительства к созданию и на Дальнем Востоке способного к самостоятельному хозяйствованию, ориентированного на рыночное производство и лояльного к государству среднего крестьянства. В этих целях еще в 1904 г. было даже несколько ограничено субсидирование переселенцев со стороны власти; таким образом намеревались сдержать переезд на Дальний Восток экономически маломощных крестьян. Последние, по словам швейцарского историка, часто возвращались, несмотря на правительственное содействие. С другой стороны, К. Шписс признает и стремление правительства разрядить путем организации переселений остроту аграрного вопроса в Европейской России - без удаления в малоосвоенные районы страны части избыточного сельского населения, представленной в основном именно бедняцкой прослойкой, сделать это было крайне проблематично [14]. Курс же на превращение переселенцев-новоселов во владельцев прочных хозяйств, ориентированных на рынок, закончился, по мнению К. Шписса и Д. Ландграфа, провалом. "Новые мигранты", среди которых, как полагают К. Шписс и А. Морич, с 1907 г. преобладали бедняки, получали гораздо меньшие и худшие по качеству участки по сравнению со "старыми" переселенцами, и каждый новый поток колонистов в годы столыпинской реформы обеспечивался недвижимостью хуже по сравнению с предыдущим [15].
   Вместе с тем только что упомянутые исследователи отмечают наличие у царского правительства после 1906 г. намерения создать и на Дальнем Востоке (как и в Сибири) слой крестьян-собственников. Это, однако, наталкивалось на чрезвычайно слабое развитие частной собственности на землю в регионе - столыпинская реформа в сущности не изменила положения [16]. И в целом в Азиатской России, как указывал А. Морич, обстановка более соответствовала сохранению общинной системы. Принимая во внимание неспособность государства создать здесь эффективно функционирующее местное управление, а также экстенсивную систему хозяйствования и сложные климатические условия, сами переселенцы спонтанно организовывались в общины. В Сибири, а особенно на Дальнем Востоке община не препятствовала поступательному развитию и могла содействовать распространению кооперации. Впрочем, П. А. Столыпин явно не учитывал данных обстоятельств - А. Морич напомнил, что инициатор реформы находил необходимым расширить сферу действия закона от 14 июня 1910 г. и на Азиатскую Россию [17]. Соответствующий законопроект был уже внесен в Думу, но после убийства П. А. Столыпина не рассматривался [18].
   К. Шписс, Д. Ландграф и Л. Деег рассматривали цели и итоги переселенческой политики самодержавия в конце XIX - начале ХХ вв. в контексте истории хозяйственного освоения Дальнего Востока. А. Морич, в отличие от них, рассмотрел цели и первые результаты переселенческой политики П. А. Столыпина в общем контексте аграрной реформы. А. Морич отмечал двойственность отношения правительства к миграциям крестьян в Сибирь; в первые три десятилетия после отмены крепостного права явно превалировал курс на всемерное ограничение переселений. С сооружением Великого Сибирского пути направление правительственной политики изменилось; уже в 1896 г. при МВД учреждается Переселенческое управление, переподчиненное в 1905 г. ведомству земледелия. С марта 1906 г., то есть, еще до назначения П. А. Столыпина на министерский пост, переселенцам была гарантирована государственная поддержка: для них понижались транспортные тарифы во время переезда, им предоставлялся кредит, размер которого зависел от выбранного места жительства. Одновременно началась мощная пропагандистская кампания в пользу переселения в Сибирь крестьян из перенаселенных районов Европейской России. Но к столь массовому наплыву переселенцев, что последовал с 1906 г. не была готова ни одна правительственная инстанция [19]. В отличие от К. Шписса и Д. Ландграфа, А. Морич признавал, что с 1908 г. властям удалось все же несколько улучшить работу Переселенческого управления. Достигнув высшего подъема в 1908 г., приток мигрантов в Азиатскую Россию стал затем уменьшаться; минимальный показатель имел место в 1911 г., после чего снова наметился рост, но лишь в сопоставлении с уровнем 1911 г. Кроме того, А. Морич отметил и фактор "обратных переселений", находя их масштабы достаточно значительными [20].
   Подводя итоги, следует признать, что и в начале ХХ в., и в последней его трети (особенно в 1980-90-е гг.) в немецкоязычном россиеведении преобладал взвешенный и объективный подход в оценке значения переселенческой политики царизма для хозяйственного освоения Азиатской России предреволюционного периода. Признавались как достижения, так и проблемы; указывалось, что эта политика не была неизменной - лишь неудачная война с Японией и особенно революция 1905-1907 гг. заставили самодержавие санкционировать свободу переселения в Азиатскую Россию. Тенденция к объективному изучению вопроса усилилась в немецкоязычной "россике" с 1980-х гг., что во многом связано было с расширением источниковой базы. Историки-россиеведы последних двух десятилетий ХХ в., обращавшиеся к данной тематике, использовали, помимо трудов дореволюционных, советских и зарубежных исследователей и публицистов, периодическую печать, статистические источники, мемуарную литературу, справочные издания. Акцентируя внимание на трудностях адаптации переселенцев к новым условиям, К. Шписс, Д. Ландграф и А. Морич отнюдь не считали переселенческую политику П. А. Столыпина провалившейся. Они не отрицали, что при всех трудностях основная часть колонистов все же закрепилась на новом месте жительства, нередко привнося с собой и более совершенные приемы хозяйствования и агрикультуры. Л. Деег особо выделил тенденцию к росту уровня жизни сельского дальневосточного населения, затронувшую и переселенцев, сумевших обзавестись собственным хозяйством. Он отметил относительное благополучие крестьян региона, постоянный рост спроса с их стороны на различные потребительские товары, мебель, сельхозмашины и усовершенствованные орудия производства. Это стимулировало торговлю в крае и содействовало успеху ряда торговых фирм [21]. Вместе с тем признается, что вопрос о создании в Сибири и на Дальнем Востоке экономически самостоятельного слоя крестьян-собственников по-прежнему оставался открытым и наталкивался на препятствия объективного и субъективного характера. Такой вывод не противоречит оценкам отечественной историографии, в которой к началу ХХI в. также наметилась тенденция к более взвешенному и всестороннему анализу переселенческой политики самодержавия и значения этой политики для хозяйственного освоения Азиатской России.

  [1] Schlesinger M. L. Russland im XX Jahrhundert. Berlin, 1908. S. 199-201.
  [2] Dietze C. Stolypinsche Agrarreform und Feldgemeinschaft. Berlin, 1920, S. 69-70; Hoetzsch O. Russland. Eine Einfuehrung auf Grund seiner Geschichte vom japanischen bis zum Weltkrieg. Berlin: Reimer, 1917. S. 304-307.
  [3] Hoetzsch O. Russland. S. 304-307.
  [4] Notzold J. Wirtschaftspolitische Alternativen der Entwicklung Russlands in der Ara Witte und Stolypin. Berlin (W.), 1966, S. 59-64, 94-97; Raupach H. Wirtschaft und Gesellschaft Sowjetrusslands. 1917-1977. Wiesbaden, 1979, S. 14. Сходные оценки результативности переселенческой политики самодержавия присутствовали и в советской исторической литературе; следует отметить, что до 1980-х гг. тогдашние западногерманские историки заимствовали фактический материал в основном из нее. Акцент на негативном в общем балансе столыпинской переселенческой политики сохранился и в постсоветской историографии. См., например: Зырянов П. Н. Петр Столыпин. Политический портрет. М., 1992. С. 80-81, 93; Анфимов А. М. П. А.Столыпин и российское крестьянство. М., 2002. С. 176-180. Вместе с тем А. М. Анфимов не отрицал роста обеспеченности крестьян Сибири улучшенными орудиями производства и вклада Переселенческого управления в модернизацию такого рода (там же. С. 180).
  [5] Spiess K. Periphere Sowjetwirtschaft. Das Beispiel Russisch-Fernost 1897-1970. Zuerich, 1980, S. 27-28, 31; Landgraf D. Amur, Ussuri, Sachalin. 1847-1917. Muenchen, 1989. S. 746-747; Moritsch A. Landwirtschaft und Agrarpolitik in Russland vor der Revolution. Wien-Koeln-Graz, 1986. S. 180.
  [6] Spiess K. Periphere Sowjetwirtschaft. S. 26; Moritsch A. Landwirtschaft und Agrarpolitik. S. 178; Landgraf D. Amur, Ussuri, Sachalin. S. 697; Deeg L. Kunst und Albers, Wladiwostok. Die Geschichte eines deutschen Handelshauses im russischen Fernen Osten. 1864-1924. Essen, 1996. S. 206. О роли геополитического фактора в переселенческой политике царизма см. также: Тюкавкин В. Г. Великорусское крестьянство и столыпинская аграрная реформа. М., 2001. С. 230-231.
  [7] Spiess K. Periphere Sowjetwirtschaft. S. 27-28; Landgraf D. Amur, Ussuri, Sachalin. S. 751-752.
  [8] Landgraf D. Amur, Ussuri, Sachalin. S. 752, 813; Deeg L. Kunst und Albers, Wladiwostok. S. 206-207.
  [9] Landgraf D. Amur, Ussuri, Sachalin. S. 736-737, 812.
  [10] Deeg L. Kunst und Albers, Wladiwostok. S. 207.
  [11] Landgraf D. Amur, Ussuri, Sachalin. S. 749-751, 775.
  [12] Ibid. S. 747; Spiess K. Periphere Sowjetwirtschaft. S. 101. О широком распространении захватного землевладения в целом по Сибири говорит и А. Морич.
  [13] Landgraf D. Amur, Ussuri, Sachalin. S. 752. Значительное количество желающих переселиться в губернии к востоку от Урала привело в 1908 г. к временному ограничению свободы ходачества в эти губернии - переселенческий аппарат был не в состоянии справиться с отводом нужного количества участков, годных для немедленного заселения. См.: Тюкавкин В. Г. Великорусское крестьянство... С. 224; Анфимов А. М. П. А. Столыпин и российское крестьянство. С. 177. Таким образом, проблема резкого возрастания количества мигрантов была значима не только на Дальнем Востоке; существенно, что в дальневосточном регионе свобода ходачества бала восстановлена ранее, чем в Восточной и Западной Сибири (Тюкавкин В. Г. Великорусское крестьянство... С. 224).
  [14] Spiess K. Periphere Sowjetwirtschaft. Das Beispiel Russisch-Fernost. 1897-1970. Zuerich, 1980, S. 26-31.
  [15] Spiess K. Periphere Sowjetwirtschaft. S. 31-32; Moritsch A. Landwirtschaft und Agrarpolitik... S. 180.
  [16] Spiess K. Periphere Sowjetwirtschaft. S. 103; Landgraf D. Amur, Ussuri, Sachalin. S. 777.
  [17] Moritsch A. Landwirtschaft und Agrarpolitik... S. 182-183.
  [18] Ibid. S. 183.
  [19] Ibid. S. 178-179.
  [20] Ibid. S. 179-182; Landgraf D. Amur, Ussuri, Sachalin. S. 736.
  [21] Deeg L. Kunst und Albers, Wladiwostok, S. 214; Landgraf D. Amur, Ussuri, Sachalin. S. 777.