Новости

   Источники

   Исследования

   О проекте

   Ссылки

   @ Почта

• Сибирское общество в контексте модернизации. XVIII-ХХ вв.

   Со второй половины XIX в. происходят качественные изменения в правительственной политике по отношению к Сибири. Присоединение южного Казахстана и Средней Азии, закрепление за Россией Забайкалья, Приамурья и Приморья привели к стабилизации положения на южной границе. Завершилось "огораживание" территории подлежащей колонизации. Между Россией и Китаем в роли буферной зоны осталась Монголия, за обладанием которой развернулась борьба в начале ХХ в., приведшая к установлению российского протектората над Урянхайским краем (Тувой).
   Территория и этносы, оказавшиеся включенными в состав российских владений подверглись примерно тому же воздействию в плане колонизации, что и в предшествующий период живущие в северных районах. Например, в конце XIX - начале ХХ в. большую роль в земледельческом освоении Тувы сыграли старообрядцы, составившие к 1915 г. 26,64 % (1068 чел.) русских жителей Урянхайского края [1]. На юге Сибири (Алтай) встретились две волны колонизации - русская и казахская. "Отношения казахов с разными группами населения Сибири складывались по разному,- замечает Е. В. Карих, - в зависимости от конкретного соотношения сил. Если скотоводов-теленгитов Горного Алтая они подчинили, то линейным казакам подчинились сами. С русскими крестьянами после первоначального отчуждения и неприязни казахи образовали экономический симбиоз, основанный на оседлом скотоводстве и земледелии" [2].
   Принципиально меняется политика самодержавия по отношению к аборигенным этносам региона. На практике "господствовал стереотип, что только та земля может считаться истинно русской, где прошел плуг русского пахаря" [3]. Поэтому будущее "инородцев" виделось в переводе их на оседлость, приобщении к православию, западному образу жизни, унификации управления ими по образу русских поселенцев. Фактически единственным существенным отличием оседлых инородцев от крестьян заключалось в освобождении их от воинской повинности. Переход к оседлому образу жизни и земледелию, а также появление переселенцев в местах проживания аборигенов не означал автоматически их русификации. Тем не менее, в долгосрочной перспективе перечисленные мероприятия способствовали их постепенной ассимиляции, отражая общую тенденцию мирового развития. Поэтому два высокопоставленных российских чиновника П.А. Столыпин и А.В. Кривошеин в начале ХХ в. вполне резонно, на наш взгляд, заявляли: "Киргизы не могут вечно оставаться кочевниками, если только они способны к культуре. Опыт последних лет свидетельствует о их способности перейти к земледельческому быту и показывает, что русское переселение в степь, связанное с неизбежным сокращением площади кочевания, служит к тому могущественным и пока единственным побудителем. Поэтому ревниво оберегать киргизскую степь и кочевое хозяйство на черноземе от прихода сюда русского земледельца было бы во всех отношениях ошибочно, даже по отношению к самим киргизам" [4]. "Тем не менее,- справедливо отмечает Е. П. Коваляшкина,- стремление к ликвидации особого способа жизнедеятельности сибирских народов, было основано на признании за ними социального равенства, собственно и дающего возможности для полного "природнения". Даже идеология русского национализма была обращена не на сегрегацию, а на социокультурную ассимиляцию "инородцев", сохранив особенности этнополитических установок, проявившиеся в российской модели колонизации и в имперской идее прежних эпох" [5].
   Изменение положения в аборигенной среде отразилось на конфессиональной ситуации у них. Она отличалась взаимовлиянием противоречивых тенденций. С одной стороны, ударными темпами осуществлялось их приобщение к православию. Однако, все без исключения современники, участники и исследователи анализируемого процесса констатировали чисто внешнее усвоение догматов христианства "инородцами". Его следствием явилось и двоеверие православного социума региона. По собранным А.П. Щаповым сведениям, русские, живущие поблизости от коренного (бурятского, якутского) населения верили в колдовскую силу шаманов и обращались к ним за помощью [6]. Во-вторых, активное "наступление" на аборигенные этносы вели другие мировые религии: ислам и буддизм.
   Хозяйственное и социокультурное развитие "инородцев" приводит к причудливому сочетанию традиционных и инновационных форм жизнедеятельности. "В результате,- замечает по этому поводу С.С. Колдыбаева,- начиная с первой трети XIX в. и до 1917 г. в Казахстане удивительным образом сочеталось применение разнородных правовых систем. Тот же бий Кунанбай (род тобыкты племени аргын), один из виднейших деятелей XIX в., разбирал тяжбы в основном по нормам казахского обычного права, при необходимости обращаясь к шариату, а своих врагов привлекал к ответственности по законам Российской империи, по которым он отправил в Сибирь 17 чел." [7].
   Курс на приобщение аборигенных этносов Сибири к западной модели цивилизационного развития приводит к социокультурному расколу внутри формирующихся национальных элит, отстаивающих альтернативные варианты национального самосознания, ориентирующиеся не только на западную цивилизацию в лице России, но и на интеграцию народов Центральной Азии, исповедующих буддизм (панмонголизм) и ислам.
   Первая тенденция воплотилась в деятельности наиболее ярких представителей бурятской "национальной идеи" начала ХХ в. Ц. Жамцарано, А. Доржиева, Э.- Д. Ринчино и П. Бадмаева. Среди казахов наиболее последовательно происламскую позицию отстаивали А. Кунанбаев и мулла Н. Хазрет (Н. Таласов). Еще один вариант реализации "национальной идеи" в религиозной оболочке дали в начале ХХ в. алтайцы попыткой создания "новой алтайской веры", более известной как бурханизм. Историческое мифотворчество у них "воплотилось в мессианском образе Ойрот-хана, с приходом которого только алтайцы обретут ценностные ориентации и идеальный образ жизни" [8].
   Тем не менее, определенная часть аборигенов делала сознательный выбор в пользу русского образа жизни. Результатом этого стало появление в "инородческой" среде первых выдающихся представителей интеллигенции, ориентирующейся на западную цивилизацию: М.Н. Богданова, Н.Ф. Катанова, С.Д. Майнагашева, Г.И. Гуркина, Ч.Ч. Валиханова, А.Н. Букейханова и др. Как нам представляется, степень воздействия той или иной религии на общества переходного типа в значительной степени зависели от уровня седентаризации и степени растворения в иноязычной среде. Поэтому, перешедшие в основном на оседлость и жившие череспольно с русскими хакасы, приняли христианство; находившиеся в стадии перехода на оседлый образ жизни алтайцы и иркутские (западные) буряты сделали это половиной своих родов; а кочевники (забайкальские буряты, тувинцы, казахи) приобщились к буддизму и исламу.
   Но наиболее серьезные изменения в рассматриваемое время происходят в отношении переселений. До конца XIX в. основным контингентом переселенцев в Сибирь являлись ссыльные. По данным Главного тюремного управления на 1 января 1898 г. здесь было сосредоточено 310 тыс. ссыльных всех категорий [9]. Большая их часть предпочитала производительным трудом не заниматься. Так, по данным на начало 1882 г. в Каинском округе Томской губернии на 7013 душ мужского пола в 28 притрактовых селениях приходилось 785 ссыльнопоселенцев. На лицо имелось 430 чел., в отлучке с письменным разрешением (билетом) - 95, в бегах - 240. Из постоянно живущих самостоятельно вели хозяйство 61 чел., в услужении (по найму) - 281, без определенного занятия - 88 чел. Всего же в конце XIX в. по подсчетам А. Д. Марголиса на 300 тыс. ссыльных приходилось не менее 100 тыс. безвестно отсутствующих [10].
   Основную часть их составляли бродяги, наносившие существенный ущерб местным жителям, давая рецидивную преступность. У подавляющего большинства их отсутствовала мотивация к занятию честным трудом. Характерно, что на территории Алтайского округа, куда поселения ссыльных не допускалось, уровень криминальной напряженности был гораздо ниже, чем в остальных уездах Томской губернии [11]. "Крестьяне считают поселенца варнаком,- замечает Н.М. Ядринцев,- человеком, способным на всякое преступление и надувательство, тунеядцем, сидячим на мужичьей шее. Сибирские крестьяне создали пословицу: "поселенец, что младенец, на что взглянет, то и стянет" [12]. Закон от 12 июня 1900 г. отменял ссылку уголовных в Сибирь.
   Взамен принудительного переселения, правительство берет курс на стимулирование крестьянской миграции в Сибирь. Количество проследовавших сюда в 1885-1905 гг. составило 1,5 млн. человек (по 7 тыс. в год), что сопоставимо прибывших в Казахстан в 1954-1955 гг. в рамках целинной эпопеи [13]; за 1906-1910 гг. их число составило 2,5 млн., а в 1911-1913 гг., уменьшившись в два раза, достигло 302,4 тыс. в год. В 1908 г. переселенческий поток достигает максимальной отметки в 644777 чел., в то время как число возвратившихся составило 45102 чел. [14]. Ни до, ни после страна не знала таких масштабов организованной миграции, потребовавшей существенного напряжения усилий правительственных органов и приведшей, наряду с естественным приростом, к удвоению численности населения Сибири с 1897 по 1916 гг. (с 5,8 до 11,0 млн. человек).
   Российское крестьянство главную причину переселений видело в прогрессирующем малоземелье. Данное обстоятельство отчетливо проявляется при анализе прошений сельских обывателей, решившихся переехать в далекую Сибирь. Так, в 1895 г. крестьяне Пермской губернии Ф.С. Утев и Г.Д. Бокалов так объяснили свое решение: "Мы, бывшие крепостные крестьяне помещицы графини Натальи Павловны Строгановой при добровольном выкупе земель у нее нашим Архангельским сельским обществом по дополнительному к уставной грамоте акту в 1870 году получили в надел земли по 7 1/8 десятин на душу. В течение 25 лет, вследствие прироста населения, земельного надела стало мало, ремесла и промысла не развиваются, поэтому и причитается нам заниматься хлебопашеством; если остаться на настоящих местах жить еще 25 лет, то мы доживем до того, что на каждую наличную душу мужского пола дойдет земли до 1 десятины,- пока еще не поздно, мы имеем намерение предпринять переселение в Томскую губернию". А их товарищи из Полтавской губернии А.П. Кроль и С.М. Недергай год спустя в унисон вторят: "Происходя из крестьянского сословия, мы, по примеру своих отцов находили и находим средства к существованию в хлебопашестве и ведении хозяйства. Между тем наши надельные крестьянские земли при своей малочисленности и истощенности не только не обеспечивают нашим семьям безбедного существования, но при отсутствии других источников к содержанию, оставляют нас без куска хлеба и без всякой возможности поддерживать свои небольшие хозяйства" [15]. Таким образом, главной причиной переселений являлась патриархальная психология крестьянства, стремившегося решить проблему малоземелья за счет экстенсивного фактора, сохраняя низкий уровень агротехнической.
   Еще одна причина рассматриваемого явления была связана с тем, что колонизация "опиралась на представления о возможности дома и производства везде, что открывало весьма специфическое отношение к пространству, связывающие его с реализацией ценности воли, т. е. с возможностью безответственного существования, постоянной возможности ухода от проблем в мифологическое допроблемное состояние" [16]. Представление о вольных землях являлось мощной побудительной причиной переселенческого движения. В связи с этим в своих воспоминаниях (1929 г.) Г. М. Карнаухов воспроизводит показательный диалог между политическим ссыльным Казимировым и стариком Дмитрием Кузьмичем Кухаревым, состоявшимся в 1912 г. в селении Братском Иркутской губернии. На вопрос: "Чем же Вам нравится Сибирь, глухая, таежная страна?", старожил ответил: "Только што там в матушке Расеи хорошего? Кругом жандармы да палки, унижение да изгальство, подневольность да неволя. Человек там ничто: хуже скотины какой - все его лупят да приговаривают. Свободы там нет, мил человек!... А тут, в матушке Сибири вольность для человека есть. Посмотри кругом: и просторы и земли, реки и леса. Власть притеснительная слабая супротив Россейской. В зубы никто не тычет, в глаза не колет. Хоть - хлебопашествуй, хоть - рыбачь, хоть - охотничай, хоть - иди на вольную, куда глаза глядят" [17].
   Массовое переселение породило на рубеже XIX-ХХ вв. ситуацию фронтира между старожилами и переселенцами. Новоселы дали мощный импульс развитию сельского хозяйства региона, привнесли передовые приемы агротехники. Водворяясь на новых землях, они создавали "новую промышленную культуру", развивая кустарное производство. Тем не менее, крестьянин-новосел переносил на новые земли тот же экстенсивный способ ведения хозяйства, как на родине. Агроном В. П. Бушинский отмечал, что в степной зоне земельный простор "не принуждал местных хозяев направлять свою мысль на отыскивание каких-либо новых форм хозяйства, установления плодосмена и возможно лучшего использования земельной площади своих участков" [18].
   Первоначально, пока маховик переселений только набирал обороты, старожилы были заинтересованы в причислении новоселов к своим сельским обществам, поскольку это создавало рынок дешевой рабочей силы. Однако, как сообщается в отчете о движении мигрантов за 1888 - 1902 гг. Главного управления Алтайского округа, "громадный приток переселенцев, а вместе с ним все усиливающий спрос на земли, постепенно поднимал в глазах старожилов ценность земель, сообразно чему повышалась и плата, которую взимают старожилы за выдаваемые ими приемные приговора переселенцам. Таким образом, пять лет назад лишь 16 % переселенцев не находили средств, чтобы купить себе приговор, в настоящее время это не под силу уже почти 53 %" [19]. Старожилы начинают воспринимать переселенцев как захребетников и требовать их выдворения на свободные земли.
   Обобщая многочисленные факты насилия по отношению к новоселам начальник Алтайского округа констатировал, "что крестьяне-старожилы Алтайского округа и должностные лица Сельского Общественного Управления допускают по отношению переселенцев всевозможные насилия и самоуправства: выселяют переселенцев из деревень, несмотря на то, что многие из них проживают с согласия обществ по нескольку лет и у тех же общинников приобрели постройки; отбирают распаханные земли, за которые уплачиваются в пользу общества повинности (кроме платы отдельными домохозяевами за распашку), земледельческие орудия; разламывают постройки, печи и окна в домах, наконец, воспрещают общественникам держать переселенцев на квартирах, вынуждая их с маленькими детьми и престарелыми больными жить под открытым небом и т.д." [20].
   Порожденное массовым переселением землеустройство с ограничением наделов старожилов и переселенцев 15 десятинами на душу (реально в среднем по Сибири пришлось по 13,2 десятины [21], решаемое властями за счет сельских жителей способствовали эскалации противостояния между старожилами и аборигенами, с одной стороны, и переселенцами, с другой. Поэтому районы массовых вселений становятся очагами хронического противостояния. Наложение ареалов выступлений 1905-1907 гг., межреволюционного периода, 1917, 1918-1919, 1920-1921 гг., имевших разную политическую направленность, дает в большинстве случаев совпадение в границах. Можно говорить о существовании в Сибири начала ХХ в. своеобразного фронтирного противостояния, охватывающего Тюкалинский, Бийский, Барнаульский, Змеиногорский, Кузнецкий, Минусинский, Канский, Нижнеудинский уезды. Не случайно колчаковский военный министр генерал А.А. Будберг констатировал в мае 1919 г.: "Восстания и местная анархия расползаются по всей Сибири; говорят, что главными районами восстаний являются поселения столыпинских аграрников, не приспособившихся к сибирской жизни и охочих на то, чтобы поживиться за счет богатых старожилов" [22].
   Даже там, где переселенцы обустраивались самостоятельно отдельными селениями, возникали проблемы. Обобщая собранный материал по трем переселенческим поселениям в северо-западной части Барнаульского уезда, А.А. Храмков констатирует, что они "свидетельствуют своим примером если не об успехах дореволюционной переселенческой политики, то хотя бы о несомненной пользе переселений в Сибирь для многих крестьян. Они имели здесь больше земли, чем в Европейской России. Преодолевая огромные трудности, они успели много сделать в освоении своей местности. Однако сибирская деревня была далека от "процветания", о котором сейчас можно иногда прочитать. В ней имелось немало "горючего" материала, социальной напряженности и недовольства значительной части населения своим положением. Во всех изученных нами селах ядром населения являлась бедняцкая группа хозяйств" [23]. Одним из наиболее ощутимых социальных последствий явилось разрастание маргинальной периферии деревни и движение обратных переселенцев.
   Крестьянство Сибири вне зависимости от национальной принадлежности стремилось в ходе переселений и землеустроительных работ в конце XIX - начале ХХ в. получить или сохранить за собой как можно больше земли. Они связывали свои надежды на достаток и благополучие прежде всего с наличием в избытке пригодной для земледелия земли. Поэтому сокращение наделов воспринималось как вполне реальная угроза крестьянскому благополучию и вызывало противодействие всего сельского мира вне зависимости от социальной дифференциации, конфессиональной или национальной принадлежности. С точки зрения социально-психологической подобное отношение свидетельствовало о преобладании в менталитете крестьян и аборигенов патриархальной психологии и стремления сохранить традиционные формы хозяйственной деятельности.
   Еще одним направлением правительственной политики по отношению к региону в рассматриваемое время являлось его включение в общеимперское пространство и ликвидация определенной специфики в системе управления, самоуправления, социально-экономическом развитии, правовом поле, позволявшем сибирским областникам говорить о колониальном положении Сибири в составе российского государства. В самом конце XIX в. на сибирские территории распространяется судебная реформа. 3 апреля 1905 г. в рескрипте Николая II иркутскому генерал-губернатору графу П.П. Кутайсову признается необходимость введения земства на восточных окраинах империи. Тем не менее, подготовленный и принятый 3-й Государственной думой соответствующий законопроект отклоняется Государственным советом 5 мая 1912 г. Объясняя причину случившегося, одна из иркутских газет замечала: "Частного поместного землевладения в Восточной Сибири нет. Значит и земского самоуправления Государственный Совет восточносибирским губерниям не даст - не даст даже в тех урезанных формах, которые установлены положением 1890 г." [24].
   8 августа 1915 г. сибирская парламентская группа в 4-й Государственной думе собрала под законодательным предложением, в основном повторяющим отклоненный в 1912 г. законопроект, 72 подписи. Резко против него выступили представители МВД. Названное ведомство предложило свой проект о земском самоуправлении в Тобольской и Томской губерниях, с одновременным созданием Алтайской губернии.
   Земские учреждения предлагалось ввести только в районах массового расселения русского крестьянства, исключая северные уезды. Самоуправление не распространялось на три станицы Сибирского казачьего войска (11 тыс. жителей) в Бийском и Змеиногорском уездах. Проект МВД предлагал передать в ведение планируемых земских учреждений, помимо перечисленных в Положении 1890 г., вопросов экономических (развитие зернового хозяйства), транспортного строительства и страхования. Особенность сибирского земства усматривалась в переносе центра тяжести в организации его из губернии в уезды, в силу территориальной протяженности последних. Вместо трехкуриальной системы представительства в европейских губерниях. В Западной Сибири предусматривалось установить "по одному избирательному собранию и по одному избирательному съезду, включив в таковые, по принадлежности, также арендаторов скотоводческих участков, а равно не участвующих в волостных сходах лиц, коим отведены казенные земельные участки в порядке правил о переселениях".
   Органы самоуправления ставились под жесткий контроль местной администрации. В частности, в уездном земском собрании председательствовал руководитель уездного съезда крестьянских начальников, а в состав губернского собрания по должности автоматически входили председатели всех уездных съездов крестьянских начальников, управляющий казенной палатой, управляющий отделением Крестьянского банка, чиновник переселенческого управления, представитель Министерства земледелия, директор народных училищ, представитель Министерства путей сообщения.
   Таким образом, проект МВД от 22 декабря 1916 г. предусматривал образование земских учреждений только в земледельческих районах Западной Сибири. Он носил консервативный характер и в сильно ухудшенном варианте повторял Положение 1890 г., делая ставку на зажиточную часть местного социума. Так, законопроектом устанавливался лимит на получение избирательных прав в 300-475 десятин земли или 15 тыс. рублей обложенного земским сбором имущества, в то время как проект 72-х депутатов Государственной думы от 8 августа 1915 г. предусматривал установление этого соотношения в пределах 7,5 тыс. рублей и 80-150 десятин. При этом нужно иметь ввиду, что проведение выборов земских гласных по министерскому проекту предполагалось провести только во второй половине 1918 г., а реально собрания и управы должны были развернуть деятельность не ранее 1919 г. Таким образом, самодержавие явно запаздывало с процессом инкорпорации Сибири в общероссийское (имперское) пространство.

  [1] Стороженко А.А. Роль старообрядцев в процессе хозяйственного освоения Тувы русскими переселенцами в конце XIX - начале ХХ века // Этносоциальные процессы в Сибири. Вып. 4. С. 136.
  [2] Карих Е.В. Межэтнические отношения казахов и русских на линии южно-сибирской границы // Европейские исследования в Сибири. Вып. 3. С. 24.
  [3] Ремнев А.В. Имперское управление азиатскими регионами России в XIX - начале ХХ веков: некоторые итоги и перспективы изучения // Пути познания истории России: новые подходы и интерпретации. М., 2001. С. 119.
  [4] Поездка в Сибирь и Заволжье. Записка П.А. Столыпина и А.В. Кривошеина. Спб., 1911. С. 89.
  [5] Коваляшкина Е.П. "Инородческий вопрос" в Сибири в концепциях государственной политики и областнической мысли. Автореф. канд. диссерт. Томск, 1999. С. 14.
  [6] Погодаева И.А. А.П. Щапов о религиозных обычаях сибирского населения // "История России" А. П. Щапова и история России. Иркутск, 2001. С. 27.
  [7] Колдыбаева С.С. Русско-казахские связи в развитии правовых систем в казахской степи в XIX в. // Степной край: зона взаимодействия русского и казахского народов. Омск-Кокшетау, 2001. С. 52.
  [8] Шерстова Л.И. Переходные этносы и формы этнической самоидентификации (южная Сибирь, начало ХХ в.) // Американский и сибирский фронтир. Томск, 1997. С. 153.
  [9] Марголис А.Д. Система сибирской ссылки и закон от 12 июня 1900 года // Ссылка и общественно-политическая жизнь в Сибири ХVIII - начало ХХ в. Новосибирск, 1978. С. 135.
  [10] Томск. губ. ведомости. 1883. 21 июля; Марголис А. Д. Указ. соч. С. 136.
  [11] Шиловский Д.М. Полиция Томской губернии в борьбе с преступностью в 1867-1917 гг. Автореф. канд. диссер. Новосибирск, 2002. С. 17.
  [12] Ядринцев Н. М. Русская община в тюрьме и ссылке. СПб., 1882. С. 377.
  [13] Артыкбаев Ж. О. 12 лекций по истории Казахстана. Астана, 2001. С. 108.
  [14] Иванцова Н. Ф. Западно-сибирское крестьянство в 1917 - первой половине 1918 гг. М., 1992. С. 36; История Сибири. Л., 1968. Т. 3. С. 308.
  [15] ЦХАФАК. Ф. 4. Оп. 1. Д. 2156. Л. 168; Д. 2331. Л. 238.
  [16] Ахиезер А. С. Российское пространство как предмет осмысления // Отечеств. Записки. 2002. № 6. С. 75.
  [17] ГАНО. Ф. Р-75. Оп. 1. Д. 146. Л. 4.
  [18] Материалы по изучению агрономических условий Семипалатинской области. М., 1915. Вып. 1. С. 4.
  [19] ЦХАФАК. Ф. 3. Оп. 1. Д. 741. Л. 5.
  [20] Там же. Д. 889. Л. 1.
  [21] Храмков А. А. Земельная реформа в Сибири (1896 - 1916 гг.) и ее влияние на положение крестьян. Барнаул, 1994. С. 74.
  [22] Будберг А. Дневник белогвардейца. Колчаковская эпопея // Дневник белогвардейца. Новосибирск, 1991. С. 254.
  [23] Храмков А. А. Села Ирбино, Веселовское и Белое Новосибирской области в начале ХХ в.(по материалам сельскохозяйственной переписи 1917 г.) // Моя Сибирь. Вопросы региональной истории и исторического образования. Новосибирск, 2002. С. 80.
  [24] Новая Сибирь (Иркутск). 1913. 17 янв.