Проблема взаимоотношений русского и казахского населения в Верхнем Прииртышье, представления о казахах русского общества и русской власти и тому подобные сюжеты не раз становились предметом исследования многих историков – как российских, так и казахстанских[1]. Сравнительно малоизученным остается вопрос об освещении этой темы в мемуаристике (т.е. автобиографиях, воспоминаниях, дневниках, путевых записках) православных миссионеров XIX века.

В настоящей статье я попытаюсь рассмотреть только те мемуары, которые содержат впечатления и наблюдения, полученные во время личного общения с казахами, проживавшими в пределах административно-территориальных образований, входивших в Западную Сибирь. Выделенный таким образом корпус оказался не очень велик в количественном отношении, но весьма разнообразен по содержанию. Среди источников имеются беглые заметки о случайных встречах и записи о постоянном и тесном общении, бесхитростные рассказы и серьезный анализ, непосредственные впечатления от личных наблюдений и попытки обобщения, основанные на собранной информации.

Записки миссионеров постигла странная судьба. Даже будучи опубликованными, они в большинстве своем практически оказались не введенными в научный оборот. Чем можно объяснить этот парадокс? Во-первых, тем, что эти записки печатались в мало известных светскому читателю и относительно мало доступных современному исследователю церковных изданиях. Во-вторых, сложившимся в историографии представлением, что они могут быть использованы почти исключительно для изучения истории церкви и связанных с нею сюжетов, при изучении которых используются преимущественно документальные источники.

Не пытаясь сейчас дать характеристику корпусу в целом, я хотела бы более подробно остановиться на нескольких сочинениях. Они наиболее интересны с точки зрения авторской индивидуальности, а также сравнительно мало известны и редко используются – или практически не используются исследователями. Это работы (в основном путевые записки) таких миссионеров, как Филарет Синьковский, Сергий Петров (оба впоследствии стали епископами), Иоанн Никольский, Ефрем Елисеев.

Общим в позиции мемуаристов – чиновников, военных и священников, было преобладание в их взглядах цивилизаторского подхода. При этом, естественно, взгляды представителей государства и церкви имеют определенные различия. И дело не только в том, что, как совершенно справедливо отмечала Н.Г. Суворова, интересы РПЦ не всегда совпадали с интересами светской власти[2]. В частности, деятелей администрации интересовали те стороны жизни казахов, которые могли быть опасны или полезны для русской власти, они неизменно пытались вникнуть во взаимоотношения представителей казахской знати. Существенной особенностью взглядов православных миссионеров, особенно вышедших из Алтайской духовной миссии, было то, что главной для них была не этническая, а религиозная принадлежность человека. Свойственно им было и стремление опекать новообращенных. По долгу службы миссионеры должны были интересоваться жизнью потенциальных новокрещеных, по большей части представлявших не знать, а низы местного населения. Поэтому они – прежде всего, разумеется, для успеха своего дела, но не только с такими прагматическими целями, изучали образ жизни, занятия, обычаи, нравы, язык, религиозные представления, фольклор казахов, их отношения друг с другом, с русскими властями и переселенцами. Эти наблюдения, а также размышления и впечатления составляют основное содержание записок.

Миссионер С.А. Петров очень много и подробно говорит об образе жизни работников-казахов – джатаков, с сочувствием пишет об их тяжелом положении, объясняет их неготовность креститься сопротивлением русских хозяев и приводит рассказ одного из таких крестьян: «Теперь он хороший работник, слушает и делает все, что прикажешь, а как только крестится, с ним сладу нет, – я, говорит, теперь сам русский, не хочу работать. – Прежде его побьешь за неисправность и ничего, а когда окрестится, будет жаловаться миссионеру, хлопот с ним не оберешься»[3]. Ф.А. Синьковский также отмечает, что у крещеных была более высокая самооценка, они осознавали себя равными с хозяевами, не желали терпеть оскорблений и обид, но в то же время не имели возможности жить собственным хозяйством[4]. Он называет и другую причину сопротивления казаков крещению их работников-казахов – опасение мести со стороны некрещеных. В записках миссионеров приводится не один факт подобной мести.

Филарет Синьковский (впоследствии епископ Владимир) подчеркивал европейские черты в быту казахов – чистоту и опрятность, употребление столовой посуды, распространение школ и т.д. Все это свидетельствует, заключает он, что киргизы – далеко не дикари. С другой стороны, он отмечает черты быта русских казаков, заимствованные у казахов: на нем киргизская шапка, халат или бешмет, он хорошо знает киргизский язык, джигитует[5]. Петров также замечает: «Кокпекты и Буконь – это небольшие оазисы среди сплошного киргизского населения… Господствующий здесь язык – киргизский, и не знающего по-киргизски редко можно встретить. И сами русские между собою по-киргизски разговаривают, кажется, больше, чем по-русски»[6].

Записки С.А. Петрова заканчиваются перечислением положительных, с его точки зрения, качеств казахов и, надо сказать, во вполне колониально-ориенталистском духе. «Я полюбил киргизов… за гостеприимство… живость характера, за любознательность: иногда надоедят бесконечными расспросами о чудесах русской культуры, о больших городах, о железных дорогах, броненосцах… да непременно расскажи им подробно: как это все устроено, как действует сила пара, еще попросят начертить на бумаге». Как и другие современники, Петров замечает, что живущие рядом с русскими казахи, особенно на Иртыше, даже не крещеные, чтут св. Николая, молятся ему, считают его как бы общим святым, выражаясь по-своему, что это «и киргизский, и русский святой»[7].

Многие из миссионеров, особенно прошедшие школу Алтайской духовной миссии, не раз критически высказывались в адрес русских казаков, называли их неискренними, мстительными, злыми, изворотливыми[8], отмечали, что русские крестьяне-переселенцы несправедливы к новокрещеным казахам, не желают брать их на работу, теснят их всевозможными сборами[9].

Миссионер Степан Борисов замечает, что в Зыряновске жило множество новокрещеных казахов, и довольно подробно рассказывает об образе жизни тех из них, кто работал на Зыряновском руднике. «Киргизы к работе относятся прилежнее, – писал он, – нежели русские чернорабочие, которые, получив заработанную плату, часто несколько дней теряют на кутеже, чего не делают новокрещеные»[10]. Миссионер И. Никольский также упоминает о привлечении казахов к работам, начавшимся близ Долони в связи с обнаружением здесь гранита, необходимого для постройки железнодорожного моста в Омске. «Началась … ломка камня, возка леса, постройка барж, привлекшая массы рабочих рук, в том числе и киргизов»[11]. И Борисов, и Никольский указывают, что подобные условия были весьма полезны для миссионерской деятельности.

С сочувствием и теплом рассказывают миссионеры о судьбах отдельных людей. Синьковский включает в свои записки очень хвалебный отзыв об управителе Кулуджунской волости по имени Иса (фамилия не приводится) – добрый, честный, справедливый, гостеприимный человек, хотя и пытается препятствовать крещению киргизов[12]. Так же он отзывается о судье Улановской волости Усть-Каменогорского уезда Марсек-бие: незаурядная личность, отлично владеет русским языком, хорошо знает мусульманскую и русскую грамоту, знаком с бытовой жизнью русских, играет на скрипке, гитаре и балалайке. Вообще Синьковский отмечает, что многие киргизы, «бывая в городах и живя там, научаются игре на балалайке, песням, пляскам, научаются также обману, лжи, привыкают к вину и табаку. Вот только чем может похвалиться вкусивший русской цивилизации». Специалист по истории казахов может судить, насколько справедлив записанный этим миссионером рассказ Марсек-бия о постепенном разложении традиционной системы судопроизводства казахов: многие киргизы недовольны судом биев – судят то по шариату (на основе Корана), то по адату (степному обычаю), то по личному произволу биев. Суд биев по большей части бывает несправедлив, теперь и султаны не могут справиться, т.к. киргизы стали непослушны, обман, плутни и воровство[13].

Противоречит многим другим высказываниям замечание миссионера Иоанна Никольского, что казахи предпочитают наниматься на работу к русским. Скорее всего он принял за чистую монету рассказ одного из собеседников: «киргизу у киргиза жить плохо. Богатые киргизы не честны в плате за работу, стараются обобрать у нашего брата бедняка и последнее, заведомо тянут в кабалу, чтобы работать на них даром. Если заспорил или побранился с ним, то и не живи!.. С русским же побранишься и час спустя как ни в чем не бывало. За работу русский платит честно, да и кормит хорошо, зла не помнит и не мстит мне, а киргиз почти никогда и добра не помнит»[14]. Он записал еще один аналогичный разговор: «Это правда, что русский добрее нас, он и обогреет, и напоит, и накормит, какой бы веры ни был человек; а наши этого не сделают»[15]. Несмотря на очевидное намерение видеть в крещеных только лучшие качества, Никольский был вынужден записать, что в отсутствие миссионера Буконского стана новокрещеные «успели поссориться при дележе покосов»[16].

Вообще в записках Никольского есть весьма нелицеприятная характеристика отношений некрещеных казахов к миссионерам. Эти люди нередко видели в появлении представителей церкви опасность. «Услышав о приезде миссионера, – пишет он, – киргизы перепугались и начали варьировать эту новость на все лады». Пошли слухи, «что я знаю наговоры, ворожбу, имею и даю киргизам разные “приворотные снадобья”, отчего киргизы принимают крещение … Само появление мое наводило на них страх, они прятались от меня, боясь, чтобы я их не “приворожил” или не окрестил насильно»[17]. Заметим, что этот фрагмент в неопубликованном тексте записок помечен знаком, предполагающим его вычеркивание, очевидно, при подготовке к публикации. Страх перед миссионером объясняется, как это очевидно из того же текста, отнюдь не его сверхъестественными способностями, а вполне прозаическими причинами. Сам Никольский описал сцену, когда на почтовой станции ямщики-казахи не проявили должного почтения к иконам, за что их по распоряжению миссионера «отвели к поселковому атаману, который и посадил их под арест»[18].

В других своих записках И. Никольский  рассказывает о конкретном случае конфликта крещеных и некрещеных казахов. Один из казахов (Айтножа Елеов) начал готовиться к крещению и был оставлен с этой целью при миссионерском стане. Стоило ему отлучиться вместе с переводчиком и казаком, как на них напала группа родственников во главе с отцом Айтножи. Двое из них схватили и увезли Айтножу, а остальные принялись бить и истязать переводчика с криком «убьем его и пустим в озеро». Присутствовавший при этом казак поднял шум и пригрозил, что за убийство переводчика им не поздоровится, после чего казахи уехали. Миссионер признался, что он не решился на преследование, даже с помощью станичного атамана и казаков, и не только потому, что трудно было бы отыскать виновных в общей массе казахов, но и потому, что можно было «встретить сильное сопротивление». Никольский «решил все дело, не отлагая, передать на суд закона и высшей власти», послав докладную записку семипалатинскому губернатору. По распоряжению начальника виновные были отысканы (переводчик «вместе с управителем и стражниками» поехал «в зимовку» и «захватил спящими» разыскиваемых), Айтножа возвращен миссионеру и окрещен Филиппом. Затем «суд признал их виновными, присудив к арестантским ротам всех участников». Никольский постарался выяснить причину происшествия: «Волостной управитель … узнав, что Айтножа (Филипп) желает креститься… приказал родовичам во что бы то ни стало вырвать его из наших рук, чтобы не было позора на целом их роде»[19]. В таких крайних случаях обращение за помощью к властям было довольно распространенным явлением в жизни Киргизской миссии. В обыденной же жизни миссионеры старались действовать так. чтобы не допускать открытых столкновений.

Священника Ефрема Елисеева отличало несколько особенностей биографии. Во-первых, он происходил из крещеных татар Казанской губернии и сам отмечал в своих записках, что хорошо был знаком с татарами-мусульманами, их фанатизмом, т.е. заранее был настроен особенно агрессивно по отношению к исламу и его сторонникам. Во-вторых, он не прошел школы Алтайской духовной миссии. Как следствие, Елисеев, в отличие от других миссионеров, интересовался жизнью казахов больше в прагматических целях. Его записки содержат почти исключительно рассказы о религиозной деятельности, беседах и спорах с муллами. Но и он отмечает тяжелые условия жизни и некрещеных, и принявших крещение казахов, рассказывает о своих усилиях по ознакомлению казахов с землепашеством, приобретении для них сельскохозяйственных орудий, раздаче семян. Елисеев больше других пишет о враждебном отношении некрещеных к крещеным, попытках открытого сопротивления крещению. Он же писал о волнениях казахов по поводу переписи 1897 г. и указывал, что причина заключалась в вопросах, приспособленных к быту русских крестьян и не учитывавших особенностей образа жизни кочевников, непонятных им[20].

В отношении миссионеров к обращаемым видна отличительная особенность тех, кто прошел школу Алтайской духовной миссии – более частые проявления патернализма, меньшая склонность к использованию государственной власти, больше интереса к языку, культуре, обычаям и нравам аборигенного населения.

Записки миссионеров, таким образом, могут служить полезным источником не только по истории конфессиональной жизни. В них приведены живые детали, любопытные факты, колоритные сцены из повседневной жизни. В мемуарах миссионеров, как и деятелей администрации, отражены самые разные стороны быта, социально-экономических отношений, деятельности, культуры казахов, их взаимоотношений друг с другом и с русскими – как соседями казаками и крестьянами, так и священниками, чиновниками и военными.