Настоящая статья опирается на документы, опубликованные в 3-м выпуске документальной серии «Сибирские переселения» [1]. Одна из подборок этого сборника содержит документы, исходящие от чиновников податного надзора – податных инспекторов и ревизора по податной части. Документы эти – годовые отчёты инспекторов (1897–1919 гг.) и отчёт о ревизии податной инспекции Степного края (1903 г.) – важны прежде всего для изучения налоговой системы. Но попутно чиновники высказывают суждения о «киргизах» (т.е. казахах) в целом. Податные чиновники за редким исключением – люди чужие для Степного края. Выросши и получив высшее образование в русской среде, а возможно, и успев послужить в районах с русским населением, они затем оказывались в этом краю, где крестьянская колонизация не успела ещё пересилить традиционный уклад жизни казахов. Департамент окладных сборов был не чужд общей для российского управления привычки регулярно перемещать своих подчинённых из одного района в другой, в результате чего редко какой податной инспектор засиживался на одном месте. Особенности, связанные с наличием в районе действия казахского населения, воспринимались вновь прибывшими как нечто непривычное, что и отразилось в отчётах.

Документы, опубликованные в названном сборнике, неодинаковы. Пять из них – это годовые отчёты податных инспекторов, в силу своего жанра относительно краткие. Шестой – гораздо более пространный отчёт податного ревизора Д.Л. Киреевского, объехавшего Акмолинскую и Семипалатинскую области (вместе они как раз составляли Степной край) осенью 1902 г. Инспектор не скрывал, что в ходе работы активно общался с ревизуемыми чиновниками, изучал материалы минувших съездов податных инспекторов, их годовые отчёты и делопроизводство, иной раз целыми страницами цитировал эти документы. Таким образом, представление о фактическом положении дел в крае он получал в основном от инспекторов. Это позволяет рассматривать его отчёт как материал во многом однородный с инспекторскими отчётами.

Примеряя оценки и описания из этих документов к действительности, надо учитывать, что податной инспектор – это человек, за редким исключением, с высшим образованием (зачастую – университетским), притом служащий в Министерстве финансов – самом либеральном из царских министерств. Поэтому настроения податных чиновников нельзя считать типичными не только для всех русских Степного края, но даже для всего чиновничества. К тому же точно известно (в т.ч. из отчета Д.Л. Киреевского), что чиновники Минфина зачастую не ладили с представителями МВД.

Тем не менее, отчёты имеют значение по крайней мере для понимания умонастроения либеральной части администрации, определяющей российскую политику в Средней Азии. Кроме того, при сопоставлении с другими источниками эти документы способны прояснить и действительные особенности местного общества (с его русско-казахской двойственностью) в начале XX в.

Одна из основных черт, обособляющих в глазах инспекторов казахскую часть местного общества – это его закрытость для русских властей. «Характерно, [что] сведений о доходах не дают[,] и масса богатых лиц от уплаты госуд[арственного] подоходного налога всячески уклоняются и предпринять что-либо против них не представляется возможным. Да и теперь едва ли удастся их сделать плательщиками, так как Начальниками районной милиции назначены почти все киргизы, а этим сказано все» [2] – так сетовал в начале 1919 г. каркаралинский податной инспектор.

Между русской государственной властью и отдельным казахом-плательщиком стояло казахское общество. «Податному инспектору приходится поневоле подчиняться показаниям аульного съезда, находящегося под непосредственным влиянием местных богачей. В большинстве случаев, эти последние исключительно и дают показания за весь аул, причем, в случае протеста против такого порядка со стороны податного инспектора, съезд единогласно просит довериться показаниям этих лиц, так как они, мол, лучше расскажут сколько у кого скота. А бедняк – на вопрос о том, сколько у него баранов, неизменно отвечает – "не знаю, бай лучше знает, он все знает"... и "бай" дает показания, а податному инспектору ничего не остается делать, как беспрекословно записывать эти показания» [3].

Единственную возможность получить сколько-нибудь независимое от казахских управителей представление о подотчётной местности инспектора связывают с «предвыборной борьбой» в аулах и волостях, за счёт которой инспектор всё-таки «имеет шансы до известной степени влиять на результаты переучета там, где кипит партийная распря, путем сопоставления хотя и лживых, но противоречивых показаний обеих враждующих сторон». «Мирные аулы (без партийной борьбы) нормально дают преобладающий "опат", т. е., абсолютную убыль кибиток при переучете, и это явление имело бы место решительно во всех аулах, если бы переучет не был связан с выборами, когда большинство аулов раздирается партийными раздорами, и когда, вследствие этой борьбы, искусственно показываются лишние "атау", т. е., прибылые кибитки, необходимые вожакам партий при выборах» [4].

Вообще, «партийная борьба» – одно из почти обязательных понятий в устах податных инспекторов при характеристике кочевого населения. И главное, что обращает на себя внимание инспекторов – даже не её значение для податного дела, а необычность этого явления по меркам русской жизни. Неприкрытая прагматичность и доходящая до жестокости жёсткость этой борьбы вызывают отторжение у интеллигентных чиновников. «Повсеместно идет таким образом явная или тайная агитация в среде кочевого населения: одни избиратели подкупаются при помощи денег или обещаний, других стараются запугать угрозами и притеснениями. Всякие средства для достижения заветной цели – стать во главе управления волостью на три года – до подлогов и убийств включительно – применяются и кажутся прекрасными» [5]. Так писал в начале века Д.Л. Киреевский. Полтора десятилетия спустя зайсанский податной инспектор печально отмечал: «Несмотря на смену за последнее время правительств, пропаганду автономии, в киргизских волостях все осталось по-старому: возникали разного рода комитеты, управы, но правил и правит волостью, как и раньше, влиятельный и богатый киргиз, собирает подати, немало берет с киргиз в свою пользу, наказывает и милует. По-прежнему в волостях партийная вражда и масса преступлений на этой почве» [6]. В таком же духе высказывается каркаралинский инспектор: «Выборы в Управители и аульные старшины решаются не большинством голосов при баллотировке или волею народа, а произвольно: идет подкуп и угощения бедных людей, подбор партий, на что затрачиваются громадные суммы личных денег, скота, дабы попасть как-нибудь на вышеупомянутые должности; в чем помогают родные и партия» [7].

Выборы местного начальства – лишь одно из проявлений политической жизни казахского общества. Жизнь кочевников от выборов до выборов, по отзывам инспекторов, характеризуется произволом и господством грубой силы. «Ставши во главе управления, победившая партия приступает немедленно к обиранию побежденных, так как это единственный способ возмещения тех расходов, которые были понесены победителями при предвыборной агитации» – так писал податной ревизор. Ещё более мрачными красками рисует картину инспектор Зайсанского уезда: «Наблюдается полнейший произвол и обирание бедноты и противной партии. На них ложится весь расход, который произведен при выборах; на них же ложится большая половина и всех налогов; у них же отбирается под разными предлогами скот и они же делаются жертвами набегов "джигитов". Жаловаться некому, да и нельзя. Если кто пожалуется на Управителя или его родных, то ему грозит полное разорение. Обращаться в степи не к кому: все находится в руках Управителя <...> Ум и справедливость измеряется скотом и властью. У кого много скота и кто у власти – Управитель, тот – все. Беднейший класс у киргиз не считается за человека, а рабами. Бедный или работник не имеет права сидеть за общим столом, и с жадностью зверя хватает брошенную, предварительно обглоданную кем-либо из членов семьи или гостем, кость, перенося голод и насмешки молча» [8]. Как резюмировал каркаралинский инспектор, «в уезде резко бросаются в глаза две группы: умирающие с голоду и совершенно разоренные бедняки и обеспеченные, ничего не признающие и борющиеся за власть – киргизы богачи» [9].

Итак, «у сильного всегда бессильный виноват». Впрочем, можно заметить, что в приведённых цитатах смешиваются два разных явления: разделение казахского общества на богатых и бедных и разделение на победивших и проигравших в политической схватке. Первое из этих явлений не воспринималось как присущее исключительно казахам. Сравним две цитаты. Вот описание раскладки податей у казахов: «Раскладка производится аульными старшинами, но вся тяжесть ложится на бедный и средний класс и они обкладываются больше, чем богатые, так как их скот определен точно, последние же скрывают, а им противоречить никто не смеет» [10]. А вот – у русских крестьян того же Степного края: «В основание раскладки главным образом принимается счет душ мужского пола, имевшихся в наличности при водворении каждого домохозяина. Крайнее несовершенство этого порядка разверстки сборов проявляется с особой силой в неурожайные годы, когда экономическое различие между двумя группами населения, более и менее зажиточной, становится особенно рельефным, а в то же время это различие ничем не уравнивается: все сборы распределяются между домохозяевами по признаку неблагоприятному именно для менее обеспеченной части населения <...> Причину этого явления следует искать главным образом в том, что решения сходов, в большинстве случаев, постановляются под давлением более зажиточного меньшинства, которому общепринятый ныне порядок разверстки особенно на руку» [11].

Итак, у русских крестьян обеспечение своих интересов богачами в ущерб беднякам тоже наблюдается. Однако расслоение в русской деревне не вызывает таких гневных филиппик инспекторов, как расслоение казахов. В большинстве документов оно не упоминается вовсе, то есть, не воспринимается как нечто заслуживающее внимания (приведённая цитата – единственная на эту тему во всех использованных источниках, в отличие от ядовитых выпадов в адрес казахского неравноправия). Логичным представляется вывод, что не экономическое расслоение больше всего впечатляло инспекторов, а именно политическая борьба, формы которой оказывались непривычны людям, привыкшим к централизованному государству с жёсткой бюрократической системой.

Ещё одно обстоятельство, которое могло повлиять на обострённое восприятие инспекторами именно казахского (а не русского) неравенства – это то, что уровень жизни кочевого населения в целом оказывался ниже, чем уровень жизни крестьян. «Зимовки устроены из одной комнаты, малы, низки, грязны, с одним окном в потолок или стену. Одна передняя половина украшается кошмами и сундуками, а в другой находятся ягнята и телята, заражая и без того испорченный воздух своим пребыванием. Киргизы питаются зимою мясом, изредка баурсаками, жареной пшеницей, а иногда пекут лепешки в золе. Вся работа лежит на женщинах. Мужчины же разъезжают лишь по аулам, не считаясь с расстоянием и ищут случая, где бы поесть мяса. Скот питается подножным кормом круглый год. Заготовок сена делается очень мало» [12]. Очевидно, что автор этого описания считает подобные условия жизни неприемлемыми. В последних предложениях, кроме того, видна и укоризна в адрес самих казахов, которые не проявляют стремления усовершенствовать хотя бы скотоводство, занявшись столь привычными для русских заготовками сена. Вот ещё одно лыко в ту же строку: «Скотоводческое хозяйство ведется так же, как 50 и более лет тому назад, с тою разве только разницею, что свободной земли стало меньше. По-прежнему киргизы не проявляют никаких забот ни в смысле обеспечения своего скота кормом, ни в смысле улучшения его породы» [13]. Описывая примитивность казахского хозяйства, инспектора подчёркивали, что объясняется она не столько объективными условиями, сколько привычкой. «Средний киргиз, пользующийся известным достатком, обеспечивающим ему возможность прокармливать себя и семью продуктами своего примитивного скотоводческого хозяйства, ни за что не сделается ни землеробом, ни ремесленником. Первым промыслом занимаются исключительно или редкие богачи, или осевшие на местах джетаки (бедняки), последним же – исключительно люди совершенно выбитые из колеи, окончательно лишенные средств к осуществлению столь дорогого для всякого киргиза кочевания» [14].

Таким образом, в целом казахское общество (со всеми баями и волостными управителями) воспринимается как отсталое в экономическом отношении. Показательно, что эту точку зрения разделял и Д.Л. Киреевский, несмотря на его отрицательное отношение к переселению крестьян в Степной край. «Путем стеснения кочевников в их скотоводческом хозяйстве и искусственным поощрением заселения непригодной к земледелию степи исключительно хлебопашеским элементом, достигается лишь одно: весь степной край медленно, но верно идет к разорению и нищете» – с этой общей оценкой у него сочетается критическое отношение к «примитивности» кочевого хозяйства.

Итак, русские чиновники определённо смотрят на казахов свысока. Взгляд этот – не презрительный, а сочувственный. Последнее проявляется, например, в стремлении улучшить положение кочевого населения посредством дополнительных затрат правительства. «Киргизский скот сам промышляет себе пищу, и в суровую зиму, как нынче, гибнет массами от бескормицы. Киргизы беднеют, страдают сами от недоедания, болеют всякими тифами и также умирают массами. Необходимы заботы правительства и земства о кочевом населении, чтобы поднять и поддержать его благосостояние» [15].

Сочувствие видно и в язвительной критике действий русской администрации, бездумно нарушающих интересы казахов. Прежде всего это касается дополнительных расходов и повинностей, покрываемых «карачигинами» (дополнительными к государственным налогам местными сборами). Таковы обязательная для каждого аула выписка «никем не читаемой» киргизской газеты, «окарауливание» запасного сена, изготовление аульных «счетоводственных книг», приобретение экипажей и сбруи для проезжающих чиновников, выставление юрт и баранов для топографов, занимающихся нарезкой (за счёт киргизских же земель) новых переселенческих участков. Наконец, самая тягостная из повинностей – подводная: поставка лошадей для проезжающих чиновников. «Вообще, поездка в степи напоминает скорее разбойничий набег, чем что-либо другое, и немудрено, что киргизы обыкновенно в ужасе разбегаются и разгоняют свои табуны, лишь бы спастись от того, что называется на официальном языке "проездом чиновников". Мне передавали, что многие из уездных начальников, отправляясь в степь, напр[имер], для переучета кибиток, выезжают целым домом, в нескольких экипажах, с семьей, прислугой, поваром, и т. д. Под эти экипажи требуется конечно масса лошадей и людей, и их сгоняют откуда можно стражники, причем подчас собранным в известном пункте людям и лошадям приходится ждать по несколько дней, а следовательно и кормиться, и вот для этого производится новая реквизиция, уже в виде баранов» [16].

Таким образом, в отчётах податных инспекторов явно проглядывает патерналистский подход к кочевникам. С одной стороны, он включает критическое отношение к «отсталым» казахам, с другой – к государственной власти, делающей недостаточно для их развития. Наиболее полно этот взгляд подытоживает высказывание Д.Л. Киреевского: «Что касается кочевого населения, то здесь по крайней мере в настоящее время, никакие податные реформы не могут привести к желаемой цели. Предварительно необходимо, чтобы киргизы прониклись культурой, избавились от гнета родового начала, усвоили себе иной, чем ныне взгляд на русского чиновника: таково направление, которого должна держаться местная администрация. Между тем, в действительности, на всем огромном пространстве степи нет ни молелен, ни школ, ни аптек, ни врачей; казна, получая от кочевого населения степного края ежегодно свыше миллиона казенных и земских сборов, ничего не дает ему взамен, а единственными русскими культуртрегерами страны являются рассыльные и стражники уездных полицейских управлений» [17].

Подытожим всё изложенное выше. Сталкиваясь с казахским кочевым обществом, российские податные чиновники первых двух десятилетий XX в. остро ощущали его плохую проницаемость для российской власти. Волостное и аульное самоуправление у казахов оказывалось гораздо более самостоятельным, чем волостное и сельское самоуправление русских крестьян; непривычно резкие формы принимала у кочевников борьба за власть. Всё это противоречило как профессиональным устремлениям податных чиновников (более точно представить налогооблагаемую базу, ввести более совершенные принципы раскладки), так и их представлениям об общественной справедливости. Средством преодоления этой обособленности им представлялось изменение хозяйственного уклада и образа жизни казахов, подтягивание кочевого «младшего брата» до стандарта, заданного оседлым «старшим братом».